Черный Лебедь делает то, что Вы не знаете, намного более важным, того, что Вы знаете.
Влияние его еще более сильно, потому что Он - всегда неожидан для Вас.
Вспомните события 11 сентября 2001 года, если бы было возможно предсказать его риск 10 сентября, то этого бы не произошло. Если бы это предсказали, то башни-близнецы окружили бы самолеты истребители, пилоты лайнеров бы отгородились пуленепробиваемой дверью и так далее.
Не странно ли, событие случается только потому, что никто не предпологал, что оно случится? Как от этого защититься? То, что знаете Вы(например, что Нью-Йорк благоприятная мишень террористов), может быть не существенным, если Ваш враг точно знает, что Вы знаете. В такой стратегической игре, то что Вы знаете, может быть не существенным.

Это относится ко всем сферам жизни. Например, «секретный рецепт» в ресторанном бизнесе, если бы он был известен и предсказуем, то кто-то по соседству уже придумал бы его и передавал из поколения в поколение. Такой рецепт не должен быть легко придуман и осуществлен конкурентами. А значит, он должен стоять в некотором удалении от вероятного развития событий. То есть, чем более неожидан такой рецепт, тем более вероятен успех ресторана, который его открыл, и тем меньше число возможных конкурентов. То же самое относится ко всем видам бизнеса. И то же самое к научным открытиям – никто не хочет увидеть банальность. Результат человеческих действий, в целом, обратно пропорционален ожиданиям.

Вспомните Тихоокеанский цунами 2004 года. Если бы это было ожидаемо, то не вызвало бы таких последствий: людей бы эвакуировали раньше, предприняли бы необходимые меры. Грубо говоря, то, что Вы знаете, уже не может причинить Вам такую боль.

Эксперты и «ебонатики в галстуках»

Неспособность предсказать наступление Черного Лебедя, это неспособность предсказать ход истории, учитывая силу влияния одного на другое. Но мы ведем себя так, как будьто мы в состоянии предсказать ход истории, и более того, как буд-то мы реально можем на него повлиять. На тридцать лет вперед мы планируем социальные гарантии (типа пенсионного фонда) или цены на нефть, хотя не можем предсказать их даже до следующего лета. Наши совокупные ошибки в предсказании политических и экономических ошибок настолько велики, что каждый раз, слыша какие-либо отчеты, мне хочется перечитать их самому, чтобы удостовериться, что меня не глючит.
Удивительно, даже не то, что мы ошибаемся в прогнозах, а то, что мне не понимаем этого. Особенно это беспокоит, когда мы участвуем с смертельных конфликтах: война в принципе мало предсказуема (и мы не знаем этого). Вследствие этого недоразумения, мы можем вызвать Черных Лебедей, как дети, которые играют с химическими реагентами.

Наша неспособность предсказать Черных лебедей, вкупе с отсутствием понимания данного факта, означают, что бесспорные профессионалы, в то время, как в них верят как в экспертов, таковыми не являются. Основываясь на своем опыте, о предмете они знают не намного больше остального населения, однако они гораздо лучше преуспели в риторике, или, что еще хуже, в запудривании мозга сложными математическими выкладками.

Мы должны привыкнуть к существованию Черных лебедей, а не наивно пытаться их предсказать. Есть много вещей, которые мы можем сделать, если сосредоточимся не на том, что мы знаем, а на том чего не знаем. Среди многих других плюсов, Вы можете стать коллекционерами счастливых случаев – положительных Черных Лебедей, увеличивая свою подверженность им. Действительно, в некоторых областях – таких как научные открытия или венчурные инвестиции, существуют непропорционально большие доходы обусловленные неизвестностью: Вы можете немного проиграть или сорвать крупный выигрыш в результате редкого события.

Мы увидим то, что вопреки мудрости социологии, почти все великие открытия и новые технологии, появились не в результате проектирования, а не запланировано – они были Черными Лебедями. Стратегия для исследователей и предпринимателей состоит в том, чтобы меньше полагаться на планирование, а максимально сосредоточится на том, что кажется не главным и увидеть возможность, когда она представится.

Таким образом, я не соглашусь с последователями Маркса и Адама Смита: работа свободных рынков состоит в том, что они позволяют людям быть удачливыми, благодаря агрессивному методу проб и ошибок, не поощряя и не «стимулируя» появление какого-либо навыка. То есть удачлив не самый «умный», а тот кто делает больше попыток. Стратегия состоит в том, чтобы попытаться собрать так много Черных лебедей, как только Вы можете.

Другой связанный с этим дефект, это чрезмерная сосредоточенность на том, что мы точно, знаем, то есть изучать точное, а не общее.
Какие выводы мы сделали после 9/11? Что некоторые события вследствие их динамики вообще не предсказуемы? Нет. Изучили встроенный дефект нашего обычного восприятия? Нет. Какие выводы сделали? Мы научились избегать лиц кавказко-исламской национальности и высоких зданий. Многие говорят, что важнее всего практические шаги, а не пустая теория о знаниях.

История линии Мажино, отличный пример тому, как мы стремимся быть практичнее и определенней. Французы после первой Мировой построили оборонительную линию вдоль предыдущего маршрута вторжения немцами. Гитлер обошел линию через границу с севера, через границу с Бельгией. Французы были отличниками истории, только учились слишком уж точно. Они были слишком практичны и чрезвычайно сосредоточены на собственной безопасности.

Проблема в структуре нашего ума - мы не изучаем правила, а учим факты и только факты.
Мы не мыслим абстрактно.
Почему так происходит? В этой книге, я расскажу о причинах этой нашей привычки, и о том, насколько это неэффективно в нашей современной, все более рекурсивной окружающей среде.

Рекурсивность – это жизнь с большим количеством петель обратной связи, где одно событие ведет за собой большую цепь следующих, которые накапливаются как снежный ком. Люди покупают что-то, потому что другие купили это... Таким образом результат изменяет жизнь всей планеты. Информация распространяется мгновенно, таким образом ускоряет такие «эпидемии». Аналогично, события могут случиться, потому что не предпологалось, что они случатся. Наша интуиция создана для событий, с куда более простыми причинами и следствиями и медленно меняющейся информацией. Социально-экономическая жизнь в эпоху древности не обладала такой хаотичностью.

Есть более глубокий вопрос. Для чего вообще сделан наш ум? Посмотрим, как буд-то бы, у нас есть руководство пользователя по нему. Наш мозг кажется не приспособлен для дум и самоанализа. Если бы это было не так, то нам было бы сейчас легче, однако нас бы сейчас здесь не было. Наш анализирующий предок был бы съеден львом, в то время, как его не размышляющий, но более быстрый брат бежал бы в укрытие. Наши предки около ста миллионов лет были не думающими млекопитающими. Это период в нашей истории, когда мы использовали наш мозг для вещей столь не важных и малозначимых. Свидетельства показывают, что мы размышляем намного меньше, чем полагаем. Кроме, конечно тех случаев, когда мы думаем об этом.

Новый вид неблагодарности.

Печально думать, что есть люди, с которыми история обошлась не самым лучшим образом. Например писатели, как Эдгар Алан По, не признанный обществом при жизни, книгами которого уставлены книжные магазины сейчас. Им пичкают детей в школе, даже есть школы, которые названы в честь него. Увы, эта слава пришла слишком поздно, и писатель не получил от нее заряда бодрости, который бы скрасил его земную жизнь. Но отсутствие признания неизвестных писателей и поэтов, меркнет на фоне другой непризнательности. Есть другие, героические личности, которые, возможно спасли наши жизни, помогли избежать бедствий, о которых мы ничего не знаем. Они ушли и не осталось и следа, от их поступков.
Это – намного более порочный вид неблагодарности – не признанность тихих героев. Я проиллюстрирую пример этой мысли.
Предположим, что депутат законодательного собрания, обладающий храбростью, интеллектом, видением и настойчивостью проводит закон, по которому в кабинах самолетов устанавливают запертые пуленепробиваемые двери. Закон вступает в силу 10 сентября 2001 года. А 11 сентября террористы пытаются захватить самолеты, чтобы врезаться в башни Мирового Торгового Центра.
Я понимаю, что такого не могло произойти, но это только пример. Конечно, невозможно существование депутата обладающего храбростью, интеллектом, видением и настойчивостью – я выдумал его для примера. Но это конечно могло бы предотвратить теракты 9/11.

Человек, который совершит этот великий подвиг, едва ли удостоится даже некролога - «Джо Смит, который предотвратил величайший теракт в истории, умер от почечной недостаточности». Нет, он будет жить, и все от пилотов и стюардесс, и начальства авиакомпаний, будут говорит, насколько лишней была эта мера, сколько неудобств она принесла. Поистине, «глас вопиющего в пустыне». Он умрет в депрессии, думая, что не сделал ничего полезного. Я бы сходил на его похороны, но не знаю ничего о нем, включая то место, где находится его могила. А ведь признание оно необходимо всем. Даже тем, кто говорит, что не нуждается в признании, что делают свою работу, потому что им нравится, а не за вознаграждение. Даже они получают заряд бодрости, энергии и желания жить и творить, если они признаны.

Но мы вернемся к событиям 9/11. Кто в итоге добился признания? Те, кого вы видели в СМИ, совершающими героические действия и те, кто пытался по телевидению произвести впечатление, что совершает героические поступки. Последние включают в себя таких «нормальных героев» как председатель Фондовой биржи США Ричард Грассо, который «спас фондовую биржу» и получил, кстати, за это приличную премию. Все что ему надо было сделать – позвонить на телевидение, которое мы с Вами будем обязательно смотреть, которое является проводником несправедливости и необъективности и основной причиной слепоты Черного Лебедя.

Кто вознагражден - экономист, который борется со спадом в экономике? Или его коллега, которого назначают исправить «ошибки» и, который получает лавры во время подъема? Кто более ценен, политический лидер, который избегает войны или который начинает новую (пусть и «удачную»)? Это так же логическая ошибка, которую мы видим с ценностью, о которой мы не знаем. Все знают, что мы нуждаемся больше в том, чтобы «предотвратить что-то», чем «сделать что-то», однако акты предотвращения, как правило, не вознаграждаются. Мы прославляем тех, чье имя осталось в истории, забыв тех, о ком книги молчат. Мы не только слишком поверхностны (это можно в некоторой степени излечить), мы - очень несправедливы.

Эта книга о неуверенности. Для автора редкий случай, редкое событие равняется неуверенности.

Возможно это слишком громкое утверждение, что мы должны изучить сначала редкие и исключительные события, чтобы понять общие событие – но я объясню свою позицию.

Есть два возможных способа приблизиться к явлениям:

- Первый – это аппроксимировать, сосредоточится на «нормальном» отбросив выбросы и изучать обычные случаи.
- Второй подход – чтобы понять явление, рассматривают его крайности, особенно, такие как Черный Лебедь, которые несут в себе значительный совокупный эффект.

Говорят - «Друг познается в беде». То есть, чтобы понять истинный характер, принципы человека, мы должны оказаться с ним в ситуации, которая отличается от обыденной жизни.

А что мы можем сказать об опасности, которую таит в себе преступник, если будем наблюдать его в обычный день?

Как можно говорить о здоровье, не рассматривая болезней и эпидемий. Действительно, нормальное, часто не самое важное.

Почти все в нашей жизни существует из-за скачков или неожиданностей, но всегда изучение жизни сосредотачивается на «нормальном». Особенно хочется отметить метод колоколообразной кривой (нормальное распределение величин), выводы из которого нам ни о чем не говорят. Почему? Потому, что кривая нормального распределения игнорирует большие отклонения, не может с ними обращаться, однако дает нам уверенность в том, что мы «приручили» неуверенность. Имя этому в книге ВИМ – Великое Интеллектуальное Мошенничество.

Платонизмы.

Причиной начала еврейского восстания в первом столетии нашей эры, стало настойчивое помещение римлянами статуи Калигулы в еврейском храме в Иерусалиме, в обмен на размещение статуи бога Яхве, в римских храмах. Римляне не понимали, что евреи, как и другие монотеисты, считают Бога всеобъемлющим и не имеющего никакого сравнения с их, слишком человеческими, представлениями о богах.

Аналогично многие люди любят вешать ярлыки на что-либо - «неизвестный», «невероятный», «сомнительный», но я не отношусь к предмету также как они.
Это не какая-либо точная категория знания – это его противоположность – нехватка (ограничение) знаний. Нужно научиться избегать терминов знания, для описания его противоположности.

Вот что я называю Платонизмом, последствия идей Платона, когда мы принимаем карту за территорию, перекладываем свои представления о реальности на реальность. Во многом от этого происходят такие вещи, как национальная неприязнь. Когда в нашей голове существуют какие-либо идеи и конструкции, мы применяем их для описания структур, которые менее послушны нашей логике и нашим объяснением. Платонизмы – заставляют нас думать, что мы понимаем больше, чем есть на самом деле.

Но я не говорю, что Платонизмы не имеют право на существование. Наши интеллектуальные карты действительности не всегда неправильны, они не правы только в некоторых случаях.

Трудность состоит в следующем:
А) Мы не знаем, когда наша карта действительности будет неправильна
Б) Ошибки могут привести к серьезным последствиям

Другими словами мы часто даже не пытаемся учесть неопределенность, а когда мы всё же стараемся её учесть в наших моделях, мы слишком подвержены туннельному восприятию реальности, которое состоит в попытках завернуть неопределённость в оболочку понятных теорий.

Так бывает, когда потенциально полезные лекарства несут в себе случайный тяжелый побочный эффект.

Платонический сгиб – это взрывоопасная граница, где Платонический ум вступает в контакт с суровой реальностью и расстояние между тем, что мы действительно знаем, и тем, что мы думаем, что знаем, становится опасно широким. Это то место, где появляется Черный Лебедь.

Слишком нудно, чтобы об этом писать

Итальянский режисер Лукино Висконти заметил, что актеры отыгрывают эпизоды, связанные с драгоценными камнями или золотом, гораздо натуральнее, когда драгоценности настоящие. Это был очень эффективный способ сделать актеров живее.
Я думаю, что Лукино исходил так же из желания подлинности и эстетики – ему не хотелось дурачить зрителя. То что он делал – это эссе, которое выражает миру первичную идею, а не переупаковку чужих мыслей. Эссе – импульсивное размышление, а не научное сообщение.

Кто-то, кто пересидел на уроках философии (а может, недостаточно много сидел) возразит, что мол, обнаружение Черного Лебедя не может считаться опровержением того, что все лебеди белые, т.к. когда мы говорим «лебедь» мы имеем ввиду именно белую и не какую другую птицу, белизна – существенный признак лебедя.

Конечно, некоторые философски настроенные граждане, могут считать, что проблемы языка и определений здесь очень важны. Они могут достигнуть высот и положения в философии, но нам то что с них? Мы с Вами практики, люди которым приходится принимать решения в обычной реально жизни, и на выходных, и в отпуске.

Но мы с Вами говорим о практике случайности, такой как пиратство, биржевые спекуляции, азартные игры, работа на мафию и, конечно простом предпринимательстве.

Я протестую против «бесплодного скептицизма», что мы ничего не можем сделать. Еще более протестую, против всяких языковых проблем, определения явлений. Именно они сделали философию такой далекой от практики, от нас, от людей.

Практический результат.

В этой книге не только презирается кривая нормального распределения, и Платонизмы, как и теоретики, пытающиеся одурачить самих себя. Эта книга возможность сосредоточится на том, что действительно имеет отношение к нам. Проживание на нашей планете требует воображения куда большего, чем мы сейчас имеем. Заметьте, я не буду в этой книге полагаться на метод «собрания доказательств». В Главе 5 я расскажу об этой наивной попытке, объяснить все эмпирическим путем, собрания анекдотов, которые отобраны, чтобы подтвердить ту или иную историю.

Часто любят приводить, как пример, высказывания великих и мертвых людей. Проблема в том, что на любое утверждение, можно найти так же противоположное высказывание другого великого мертвеца.

Тот, кто ищет подтверждение своей идее всегда найдет, только это не застрахует его от хаотичности Черного Лебедя.

Суммирую - в этом эссе я высовываю свою шею и выдвигаю требование против многих из наших мыслительных привычек , против того, что в нашем мире доминирует пренебрежение неизвестным, и очень невероятным (невероятным согласно нашему текущему знанию). И все свое время мы проводим в измерениях, сосредоточенные на том, что мы знаем и на том, что повторяется.
Это подразумевает потребность использовать чрезвычайный случай, как отправную точку и не рассматривать это как исключение, которое мы отодвинем подальше.
Я так же делаю смелое (и еще более раздражающее) заявление, что, несмотря на рост наших знаний, или даже из-за этого роста, будущее будет все менее и менее предсказуемым, в то время как человеческая натура и социальная «наука», кажется, тайно замышляют скрывать идею от нас.

Вступление

Писатель Умберто Эко принадлежит к тому малому типу ученых, которые энциклопедичны, проницательны и неглупы. Он владелец крупной личной библиотеки (содержащей 30 000 книг) и расделяет посетителей на две категории: тех, кто реагирует "Ваууу! Сеньйор профессор Эко, какая же у вас библиотека! И сколько книг вы уже прочли?", и других - очень незначительное меньшинство - тех, кто понимает, что собственная библиотека - это не дополнение к завышенному эго, а инструмент для исследований.

Прочитанные книги имеют гораздо меньшую ценность, чем непрочитанные. Библиотека должна состоять в большинстве из того, чего вы не знаете, нежели из того, что позволяют поставить туда вам ваше финансовое состояние, ипотечные ставки и теперешний "натянутый" рынок недвижимости . В то время, как Вы становитесь старше, вы будете накапливать все больше знаний и книг, и все большее число непрочитанных книг на полках будут зловеще смотреть на вас. Действительно, чем больше вы знаете, тем огромнее ряды непрочитанных книг. Давайте назовем эту коллекцию непрочитанных книг антибиблиотекой.

Мы склонны рассматривать наши знания, как личную собственность, которая должна быть защищенной и охраняемой. Они - это украшение, которое позволяет нам продвигаться в существующей иерархии вещей. Таким образом, эта тенденция по оскорблению чувств г-на Эко к библиотеке за счет акцентирования внимания на уже известном является человеческим предубеждением, которое распространяется и на наши умственные операции. Люди не ходят с анти-резюме, рассказывая вам, чего они еще не изучили или в чем у них еще нет опыта (этим занимаются их кокуренты ), но было бы мило, если бы они делали так. В тот момент, когда нам нужно перевернуть научную логику с ног на голову, мы поработаем над тем, чтобы перевернуть само знание с ног на голову.

Заметьте, что Черный Лебедь исходит от нашего непонимания вероятности неожиданностей, тех непрочитанных книг, потому что то, что мы знаем, мы воспринимаем иногда слишком серьезно. Давайте будем называть антиученого — кого-то, кто сосредоточивается на непрочитанных книгах и делает попытку не воспринимать свои знания как сокровище, или даже владение, или же способ увеличения чувства собственного достоинства — скептическим эмпириком.

В главах данного раздела рассматривается вопрос, как мы, люди, обращаемся со знаниями, а также наши предпочтения между случайным и эмпирическим. Глава 1 представляет Черного Лебедя, основанного на истории моей личной идеи. Я сделаю центральные различия между двумя разновидностями случайности в Главе 3. После этого, Глава 4 коротко возвращается к проблеме Черного Лебедя в своем первоначальном виде: насколько мы склонны обобщать то, что видим.

После я представлю три грани одной и той же проблемы Черного Лебедя: а) ошибка утверждения или как мы вероятнее всего незаслуженно презираем нетронутую часть библиотеки (тенденция смотреть на то, что подтверждает наши знания, а не наше невежество) - Глава 5; б) описуемое заблуждение или как мы обманываем себя рассказами и сплетнями (Глава 6); в) как эмоции мешают нашим умозаключениям (глава 7); и г) проблема умалчиваемого доказательства или трюки истории, используемые, чтобы скрыть от нас Черного Лебедя (глава 8). В главе 9 обсуждается летальное заблуждение о построении знаний на основе мира игр.

Это не автобиография, поэтому я не буду здесь рассказать о войне. Даже если бы это была автобиография, то я всё равно бы не стал. Оставлю эти рассказы писателям боевиков и мемуаров авантюристов, и буду придерживаться своей собственной линии скрытых шансов и неуверенности.

Анатомия Черного Лебедя

Более чем тысячелетие восточное Средиземноморское побережье Сирийского Ливана или Горный Ливан было местом проживания десятков верований и этнических групп. Города были торговыми и отношения между людьми строились по ясным всем правилам, которые способствовали процветанию мира и торговли. Это мирное тысячелетие лишь изредка прерывалось небольшими трениями между Христианскими и Мусульманскими общинами. В то время, как города были торговыми и главным образом Греческими, в горах могли урываться различные религиозные меньшинства, которые бежали от Византийских или Мусульманских ортодоксов. Горный ландшафт был идеальным убежищем от господствующей тенденции, за исключением того случая, если ваш Враг – другой беженец, конкурирующий с Вами.

Мозаику культур и религий там считали примером сосуществования христиан всех форм (Марониты, армяне, Греко-Сирийские Византийские ортодоксы, даже Византийские католики и те католики, которые остались после Крестовых походов), Мусульмане (шииты и сунниты), Друзы и немного евреев. Это считалось само собой разумеющимся, люди наученные тому, что надо быть терпимыми. Я помню, как нам преподавали в школе, насколько цивилизованней и мудрей мы были, чем на Балканах, где люди стали жертвой религиозной борьбы. Все, казалось, было в состоянии устойчивого равновесия, развитого из исторической тенденции к терпимости.

Обе ветви моей семьи были из Греко-сирийской общины, последнего оплота Византии в Северной Сирии, той что теперь называется Ливаном. Заметьте, что Византийцы называли себя Римлянами. Начиная с арабского вторжения в седьмом веке, мы проживали в торговом мире с Мусульманами. По договоренности между Арабскими и Византийскими правителями мы платили налоги обоим сторонам и получили защиту от них всех. Таким образом нам удавалось жить мире, без кровопролития, больше чем тысячелетие и наши действительно настоящие проблемы возникали не с арабами Мусульманами. Османские турки, которые, кажется любили войну и только войну, не понимали и преследовали торговлю.

После того, как Османская империя пала в начале двадцатого века, мы обнаружили себя в стране под названием Ливан, преобладающе христианской. Людям внезапно промыли мозги, заставив верить их в этническое государство. Быстро придумали флаг, гимн и символику. Я до сих пор избегаю названия «Ливанец», предпочитая, житель Леванта (общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря). Христиане убедили себя, что они находятся в центре западной культуры, с небольшим окном на Восток. Они вдруг почувствовали себя чрезвычайно открытыми миру, преуспевающими экономически и с погодой, как в Калифорнии, с горами выступающими к Средиземноморью. Это привлекло шпионов (западных и советских), поэтов, проституток (блондинок), писателей, торговцев наркотиками, азартных игроков, лыжников и теннисистов, торговцев разных мастей. Все эти профессии, дополнение друг друга.
Люди вели себя, как в старом кино про Джеймса Бонда.

По всем признакам там был Рай. Извозчики, как говорят, были вежливыми (хотя из того, что я помню, ко мне они вежливы не были). Правда бывает, что в памяти людей, прошлое всегда кажется райским. Я был слишком молод тогда, чтобы оценить это. Ведь я был идеалистом, с развитым аскетическим вкусом, и не мог оценить все эти признаки богатства, поклонение роскоши и навязчивые идеи о денежных делах.

Я чувствовал себя особенным в интеллектуальном плане. Я ходил во Французский лицей, в котором были одни из самых строгих требований для получения степени бакалавра, даже по французскому языку. На французском языке там говорили с такой чистотой, как в дореволюционной России, что было знаком отличия. Самые привилегированные посылали детей учиться во Францию. Двумя тысячами лет ранее, был тот же самый
инстинкт лингвистического различия, патриции Ливанских земель писали
на греческом, а не на родном арамейском языке.

Так в дополнение к тому, чтобы быть названным "раем", Ливан, как тогда говорили, был удивительным перекрестком того, что поверхностно - называются "Восточные" и "Западные" культуры.

Ливан в Википедии.

Вы идете на прогулку

Мои идеалы формировались, когда, в пятнадцать лет, я был задержан полицией во время студенческого бунта. Интересно, что мой дедушка был тогда министром внутренних дел, и человеком, который подписал приказ о подавлении бунта. Один из мятежников был застрелен, после того как полицейский, получивший камнем по голове, запаниковал и открыл беспорядочную стрельбу в нас. Я был в самом центре бунта и чувствовал огромное удовлетворение своим задержанием, в то время как мои друзья боялись и тюрьмы и родителей. Мы напугали правительство так, что нам предоставили амнистию. Были очевидные льготы в демонстрации способности к действию не заключая компромисса с властью. Я был в состоянии гнева и не заботился о том, что мои родители (в том числе и дедушка), думали обо мне. Он весьма сильно испугались за меня. Но если бы я скрыл свое участие в бунте (как сделали многие мои друзья), вместо того, чтобы открыто не повиноваться, меня бы рассматривали как негодяя. С одной стороны можно «косметически не повиноваться», носить другую одежду, как говорят психологи «подавать сигналы» - и с другой, доказать свою готовность перевести веру в действия.

Мой дядя был не слишком обеспокоен моими политическими идеями, однако был оскорблен, что я использовал их как оправдание одеваться неопрятно. Для него не изящность и не аккуратность со стороны члена семьи были смертным грехом.

Из моего задержания, я извлек очень выгодное знание: нужно избегать обычных наружных проявлений подросткового восстания. Я понял, что намного эффективнее действовать как хороший парень и быть «разумным», если можно так сказать. Вы можете позволить себе быть сострадательным, слабым и учтивым время от времени, когда это меньше всего ожидается. Вы предъявите иск кому-то, или пойдете, нападать на врага, показывая при этом, что всего лишь идете на прогулку.

Рай испарился

Ливанский рай внезапно испарился, после нескольких пуль и выстрелов минометов. Через несколько месяцев, после эпизода с тюрьмой, тринадцати столетиям этнического мира пришел конец из-за Черного Лебедя, который взялся неоткуда. Жестокая гражданская война началась между Христианами и Мусульманами (к которым присоединились палестинские беженцы). Это было жутко, так как зона боевых действии была в центре города и большая часть борьбы шла в жилой области. Моя школа была в нескольких сот метров от района боевых действий.
Конфликт продлился более, чем полтора десятилетия. Я не буду слишком детально его описывать. Кроме физических разрушений (которые легко восстанавливается несколькими мотивированными подрядчиками и подкупленными политическими деятелями), война убрала большую часть интеллигенции, что делала эту землю центром большой интеллектуальной работы в течении трех тысяч лет.
Христиане уезжали из области. Число культурных людей понизилось ниже критического уровня. На их месте возник вакуум.
Утечку мозгов трудно преодолеть и часть старой школы может быть потеряна навсегда.

Усеянная звездами Ночь

Когда у Вас на душе не спокойно, можно найти утешение, глядя на небо.
В Бейруте были частые отключение электроэнергии во время войны. Прежде, чем люди купили собственные генераторы, из-за отсутствия загрязнений, было ясно видно ночное небо. Это было на стороне города, сомой дальней от боевых действий. Люди, лишенные телевидения, ездили, чтобы наблюдать разрыва огней ночного сражения. Они, кажется, предпочитали риск быт взорванными снарядом миномета скуке унылого вечера.
Звезды были видны тогда с большой ясностью. Мне говорили в школе, что планеты находятся в постоянном равновесии, и мы не должны волноваться, будь-то что-то, поразит нас неожиданно. Практически тогда же нам говорили об «Уникальной исторической стабильности» Ливана. Сама идея равновесия стала меня беспокоить. Я смотрел на созвездия в небе и не знал, во что верить.

История и тройка непрозрачности

История не прозрачна. Вы видите то, что на выходе, а не то, что производит события (генератор истории). Есть фундаментальная неполнота в понимании событий, т.к. не видно, что в коробке, как работают механизмы.

Генератор исторических событий отличается от самих событий, как мысли богов не могут быть прочитаны, а можно увидеть их только по делам. Зато Вас вероятно будут дурачить, говоря, что знают об их намерениях.

Это как различие между пищей, которую вы видите на столе в ресторане и процессом который вы можете наблюдать на кухне. (В последний раз я ужинал в китайском ресторане и видел, как крыса прошмыгнула из кухни).

Человеческий разум страдает от трех болезней, когда он контактирует с Историей.
Тройка непрозрачности:
a. Иллюзия понимания. То есть все думают, что знают, что происходит в мире, который на самом деле более сложен (или случаен), чем они думают.
b. Ретроспективное искажение, или то, что мы можем оценить дела, только постфактум. История кажется более ясной и организованной в книгах по истории, чем в реальности.
c. Переоценка фактической информации и препятствование авторитетных и образованных людей, особенно когда или овладевают Платонизмы.

Первая из тройки, ошибка — мир, в котором мы живем, нам кажется более понятным и объяснимым, а поэтому более предсказуемым, чем он есть на самом деле.
Взрослые постоянно говорили мне, что война, которая, кстати, длилась около 17 лет, закончится «со дня на день». Они казались весьма уверенными в их прогнозах, о чем свидетельствует еще и огромное число людей, которые сидели в гостиничных номерах и других временных приютах на Кипре, Греции, Франции и ждали окончания войны.
Дядя говорил мне, как 30 годами ранее, когда богатые палестинцы сбежали от войны в Ливан, они думали, что это временное явление (большинство все еще живет там, шесть десятилетий спустя). Но когда я спросил его, а будет ли так и с нашим конфликтом, он ответил «нет, конечно, нет. Тут есть разница.» Так или иначе то, что он видел в других, не относилось к нему самому.

Это слепота, во время той войны была весьма распространенным явлением. Люди сидели вмести с другими беженцами, и говорили о старой стране, и ели традиционную пищу, слушали народную музыку на заднем плане. Они непрерывно выдвигали контраргументы, производили альтернативные сценарии, которые могли предотвратить эти исторические события, типа: «Если бы Шах не назначил премьер-министром такого некомпетентного человека, мы все еще были бы там». Как будто у исторического разрыва была определенная причина, и эта катастрофа могла быть предотвращена, если удалить эту причину. Так я, постоянно перемещаясь, мог найти информацию, относительно поведения людей, во время изгнания. Почти все вели себя подобным образом.

Каждый слышал бесконечные истории кубинских беженцев сидящих на чемоданах в Майами в 1960-ых «на пару дней» после установления режима Кастро. И иранских беженцев в Париже и Лондоне, которые сбежали из Исламской республики в 1978, думая, что их отсутствие будет короткими каникулами. Некоторые все еще ждут, спустя 25 лет, своего возвращения. Много русских, которые уехали в 1917, как Владимир Набоков в Берлин, возможно, кто-то и дожил до своего возвращения. Сам Набоков прожил всю жизнь во временном жилье, и в бедности и в роскоши, закончил свои дни в гостинице в Женеве. Было конечно принятие желаемого за действительное в их прогнозах, ошибка слепой надежды, но была и проблема знания. Динамика Ливанского конфликта была, очевидно, не предсказуема, но все же рассуждение людей, поскольку они исследовали события, показали закономерность: почти все, кого это заботило, казались убежденными в том, что они поняли, что происходит. Каждый новый день приносил события, которые лежали полностью вне их прогноза, но они не могли понять, что не предсказывали их Большую часть того, что происходило, будут считать абсолютно невозможным относительно прошлого. Но теперь это не кажется невозможным.
Это ретроспективное правдоподобие вызывает редкость и случайно события. Я позже наблюдал ту же самую иллюзию понимания в деловом успехе и финансовых рынках.

История не ползет, она прыгает

Позже, после переигрывания военных событий в моей памяти, поскольку я сформулировал мои идеи относительно восприятия случайных событий, я все больше приходил к выводу, что наши умы – замечательные машины для объяснения, способные придать смысл почти всему, объяснить все явления, и вообще не способные к принятию идеи непредсказуемости.

Эти события были необъяснимыми, однако, умные люди думали, что они были способны найти убедительные объяснения, постфактум. Кроме того, чем интеллектуальнее человек, тем больше он предрасположен к объяснениям. К тому же, что беспокоит, они все верят и считают, что они логически последовательны и лишены несогласованности.

Таким образом, я уехал из места под названием Ливан подростком, но, так как большое количество ­моих родственников и друзей оставалось там, я продолжал возвращаться, чтобы их навестить, особенно во время военных действий. Война не была непрерывной: были периоды с перемириями в соответствии с «твердыми и постоянными» решениями. Я чувствовал себя ближе к моим корням во время этих событий и возвращался, чтобы поддержать тех, кто там остался, кто часто был деморализован, и завидовал друзьям, кто мог искать экономическую и личную безопасность, возвращаясь лишь во время этих случайных затиший в конфликте. Я был неспособен работать или читать, когда был вне Ливана, в то время как люди умирали, но как это ни парадоксально, я был меньше заинтересован событиями и мог следовать своим интеллектуальным интересам, когда я бывал в Ливане. Интересно, люди устраивали весьма большие праздники во время войны, роскошь была еще привлекательнее, несмотря на борьбу.

Было несколько трудных вопросов. Как можно было предсказывать то, что люди, которые казались моделью терпимости, могли стать самыми настоящими варварами, внезапно? Почему изменение было настолько резким? Я первоначально думал, что возможно ливанская война была действительно не предсказуема, в отличие от других конфликтов, и что Ливанцы были слишком сложны, чтобы это как-то прояснить. Позже я стал понимать, поскольку я начал рассматривать все большие события в истории, что их непредсказуемость не была отличительной особенностью.

Ливан был производной последовательности событий, которые никто не видел. Кто предсказал распространение Христианства, как доминирующей религии в Средиземноморском бассейне, и позже в Западном мире? Римские летописцы того периода даже не принимали во внимание новые события, наши историки были сбиты с толку отсутствием упоминаний современников. Очевидно, немногие считали, что идеи евреев еретиков оставят какие-либо следы для потомства. У нас есть только современная ссылка на Иисуса из Назарета, – которая и то могла быть добавлена позже набожным переписчиком. Как конкурентоспособная религия она появилась семь столетий спустя. А кто предсказывал, что группа всадников распространит империю и Исламский закон от индии до Испании за несколько лет? Даже быстрее, чем возвышения Христианства, это распространение Ислама, который был абсолютно не предсказуем. Джордж Дуби выражал изумление, как быстро десять столетий Эллинизма в Ливане были уничтожены. Французский историк Пол Вин так же говорил о религиях, распространяющихся как бестселлеры – сравнение, которое указывает на непредсказуемость.

Эти виды сосредоточенной неоднородности в хронологии событий не делают профессию историка слишком легкой: экспертиза прошлого, даже самая детальная не наделяет Вас Историческим «умом», лишь дает Вам иллюзию понимания Истории.

История и общества не ползают. Они делают скачки. Они идут от перелома к перелому, с несколькими промежуточными колебаниями. Все же нам (и историкам) нравится верить в предсказуемую, маленькую возрастающую прогрессию.

Это поразило меня, вера, которая никогда не оставляла меня с тех пор, что мы только большая машина для того, чтобы смотреть назад, и люди преуспели в этом самообольщении. Каждый год увеличивается моя вера в это искажение.

События представляются нам искаженными. Рассмотрите природу
информации: из миллионов, возможно даже триллионов, маленьких фактов, которые предшествуют случаю, только некоторые окажутся соответствующими позже Вашему пониманию того, что случилось. Поскольку Ваша память ограничена и обладает фильтрующими свойствами, Вы будете склонны помнить те данные, что впоследствии напрямую соответствуют фактам, Если Вы только не походите на героя рассказа Борхеса, «Я помню его», который ничего не забывает и кажется осужденным жить с бременем накопленной - необработанной информации. (Ему не удается жить слишком долго).

Расскажу о своем первом опыты ретроспективного искажения. В детстве я был жадным до новых книг, читателем, и я потратил первую фазу войны, в основном, посвятив свою душу и тело книгам. Школа была закрыта, и слышен был рокот минометов. Это было ужасно скучно. Мои заботы были главным образом о том, как бороться со скукой и что читать следующим. (Бени Мандельборт, у которого был подобный опыт в приблизительно том же самом возрасте, только четыре десятилетия ранее, описывает его собственный военный опыт как: длинные отрезки болезненной скуки акцентированной краткими моментами чрезвычайного страха). Я был вынужденным читать из-за отсутствия других действий, столь же приятных как чтение. Я хотел быть философом (я все еще хочу), таким образом, я чувствовал, что должен был сделать инвестиции, насильственно изучая идеи других. Обстоятельства заставляли меня изучать теоретические и общие книги о войнах и конфликтах, пытаясь влезть во внутренности Истории, понять работу той большой машины, которая производит события.

Удивительно, книга, которая повлияла на меня, не была написана каким-либо интеллектуальным ученым или писателем. Она была написана журналистом: Берлинский Дневник Уильяма Ширера: Журнал Иностранного корреспондента, 1934-1941. Ширер был радио-корреспондентом, известным по книге «Повышение и Падение Третьего Рейха».

Я уже читал (или читал о), работы Гегеля, Маркса, Тоинби, Арона, и
Фичте по философии истории, ее свойствах, и думал, что имел смутное представление о диалектики, до степени кое-какого понимания в этих теориях. Я не схватывал многого, за исключением того, что у той истории было немного логики и развитие через противоречие (или противоположности) в пути, которое подняло человечество в более высокие формы общества. Это казалось ужасно похожим на теоретизирование вокруг меня о войне в Ливане.

По сей день, я удивляю людей, которые задают мне смешной вопрос о том, какие книги «сформировали мое мышление», говоря им, что эта книга рассказала мне наиболее полно о философии и теоретической истории — и, как мы увидим, о науке также, ведь там я изучил различие между прямым и обратным процессы.

Как? Просто, дневник подразумевал описание событий, когда они имели место, а не после. Я был в центре истории, разворачивающейся около меня (звук рокота миномета сопровождал меня всю ночь). Был подростком, посещающим похороны одноклассников. Я испытывал нетеоретическое разворачивание истории и предпринимал усилия, чтобы мысленно представить будущее, и понял, что оно не было настолько очевидным. И мне стало понятным, что, если бы я должен был начать писать о событиях позже, то они бы казались больше... историческими. Было различие между до и после.

Журнал согласно заявлению, был написан без Ширера, который знал, что информация, которая сейчас доступна для него, может быть впоследствии искажена. Некоторые комментарии тут и там были весьма примечательными, особенно относительно веры французов, что Гитлер был преходящим явлением, которое показало их нехватку в воинской подготовке и быстрой капитуляции.

В то время как у нас очень непостоянная память, дневник обеспечивает фиксацию фактов, которые зарегистрированы более или менее немедленно; таким образом фиксируется не пересмотренное восприятие, что позволяет нам позже изучить события в их собственном контексте.

Вероятно, Ширер и его редакторы совершили некоторый обман, так как издатели, больше заботились о доставке текста до широкой публики, чем о том, чтобы сохранить описания авторов свободными от ретроспективных искажений. Под «обманом», я подразумеваю, добавление новых фактов, которые могут заинтересовать публики, но которых изначально в тексте не было. Вообще, процесс редактирования может здорово искажать текст, особенно когда автору попадается, что называется, «хороший редактор». Тем не менее, столкновение с книгой Ширера дало мне возможность понять и интуитивно постичь «работу истории». Можно было бы предположить, что у людей, переживающих начало Второй Мировой Войны, было подозрение, что они участвуют в чем-то очень и очень грандиозном. Нет, на самом деле его не было.

Историк Нил Фергисон показал что, несмотря на подготовку к Большой войне, которую описывают как «увеличение напряженности отношений» и «возрастание кризиса», конфликт стали неожиданностью. Только ретроспективно было замечено, как неизбежна была война. Фергисон использовал умный эмпирический аргумент: он смотрел на цены имперских облигаций, которые обычно включают ожидание инвесторов потребностей финансирования правительства и снижения стоимости в ожидании конфликтов, так как войны вызывают серьезные дефициты. Но цены облигаций не ждали войны. Отметьте, что это исследование иллюстрирует, как работа с ценами может обеспечить хорошее понимание истории.

Дневник Ширера оказался программой обучения динамике неуверенности. Я хотел быть философом, не зная тогда, что большинство профессиональных философов сделали для жизни. Однако, вместо этого, идеи побудили меня к математическим и научным изысканиям.

Образование в Такси

Я введу третий элемент тройки — проклятие изучения. Я наблюдал за своим дедушкой, который был министром внутренних дел и заместителем премьер-министра, в первые дни войны, перед тем, как его политической роли не стало. Несмотря на его положение он, казалось, знал, что собирается случиться, не больше чем его водитель, Михаил. Но в отличие от моего дедушки, Михаил имел обыкновение повторять «Бог знает», как главный комментарий относительно событий, передавая задачу понимания наверх.

Я заметил, что очень интеллектуальные и информированные люди, не имели преимущества перед извозчиками в их предсказаниях, но было и решающее различие. Извозчики не думали, что они поняли то, что есть в действительности, они не были экспертами, и они знали это. Никто ничего не знал, но элитные мыслители думали, что они знали больше, чем остальные, потому что они были элитными мыслителями. Если Вы — член элиты, Вы автоматически знаете больше чем «неэлита».

Это не только знание, но и информация, которая может иметь сомнительную ценность. Я понял, что почти все познакомились с потоком событий, не особо вдаваясь в детали. Совпадение и наложение информации в разных газетах было настолько большим, что Вы получали бы всё меньше и меньше информации, чем больше Вы читали.

Все же все настолько стремились познакомиться с каждым фактом, что они читали каждый недавно напечатанный номер и слушали каждую радиостанцию, как будто «большой ответ» собирался открыться им в следующем выпуске. Люди стали ходячими энциклопедиям, в которых куча знаний: кто с кем встретился, и что один политический деятель, сказал другому (а тон голоса: «Был более дружественный, чем обычно?»). Все напрасно.

Во время ливанской войны я заметил, что журналисты имеют тенденцию группироваться. Совсем не обязательно вокруг одинаковых мнений, но часто вокруг той же самой структуры исследования. Они придавали одинаковую важность тем же самым наборам обстоятельств и действительности, помещали их в те же самые категории, что является признаком проявления Платонизмов, желали запихнуть действительность в ограниченную форму.

В то время как Ливан в более ранней журналистике был частью Леванта, то есть, восточным Средиземноморьем, то теперь внезапно стал частью Ближнего Востока, как будто кому-то удалось транспортировать его ближе к пескам Саудовская Аравия.

Остров Кипр, приблизительно в шестидесяти милях от моей деревни в северном Ливане, и там почти идентичная пища, церкви, и привычки. И он внезапно стал частью Европы. В то время как в прошлом, различие было между Средиземноморьем и не-Средиземноморьем (то есть, между оливковым маслом и маслом), в 1970-ых различие внезапно стало между Европой и не-Европой.

Категоризация необходима для людей, но она становится патологией, когда категория становится категорической, предотвращая людей от рассмотрения нечеткости границ, уже не говоря о пересмотре этих категории.

Если выбрать сто журналисты с независимым характером, способных к наблюдению факторов, в изоляции друг от друга, Вы получите сто различных мнений. Но наличие сообщения между людьми заставит ужаться набор мнений, ужаться значительно - они сойдутся во мнениях, и будут использовать те же самые факторы как причины.

Например, если отвлечься от Ливана на мгновение, все репортеры теперь говорят о "ревущих восьмидесятых", принимая то, что было кое-что особенно отличное в именно этом десятилетии. И во время интернет-бума конца 1990-ых, журналисты слаженно договорились о безумных показателях, определяющих качество компаний, которые все так жаждали узнать.

Если Вам хочется понять, что я подразумеваю под произвольностью категорий, посмотрите на ситуацию полярной политики. Когда Марсианин посетит землю, попробуйте ему объяснить, почему те, кто выступает за разрешение убийства эмбриона в утробе матери, выступает за отмену смертной казни. И почему те, кто голосует сексуальные свободы, идут против индивидуальной экономической свободы?

Я заметил нелепость объединения в группы, когда был весьма молод. Во время гражданской войне в Ливане, христиане, вдруг стали за свободный рынок и капитализм, то есть, что журналисты называют «Правыми» - и, Исламисты стали, вдруг социалистами, получая поддержку от Коммунистических режимов. Хотя в последствии, когда русские вторглись в Афганистан, американцы помогали Бен Ладену и его Мусульманским товарищам.

Лучший способ доказать произвольный характер этих категорий, и заразительное влияние, которое они оказывают, напомнить как часто эти группы полностью меняются в истории. Сегодняшний союз между христианами фундаменталистами и израильским лобби очень озадачил бы интеллектуала девятнадцатого века – христиане тогда имели обыкновение быть антисемитами и мусульмане защищали евреев, которых они предпочитали христианам. Либертарианцы имели обыкновение быть левыми.

Это интересно мне, как специалисту по теории вероятности. Некоторое случайное событие делает одну группу, которая первоначально выступает за одну сторону, союзником другой группы, которая поддерживает другую сторону, таким образом – объединяет, до удивления, различное.

Категоризация всегда приводит к сокращению истинной сложности. Это – проявления генератора Черного Лебедя, и я определял это как «Платонизмы» во Введении.
Любое сокращение мира вокруг нас может иметь взрывоопасные последствия, так как исключает некоторые источники неопределенности; а это ведет нас к непониманию ткани мира.

Вы можете думать, что радикальный Ислам (и его ценности) является Вашим союзником, против угрозы коммунизма, и таким образом вы поможете ему развиться, до тех пор, пока он не пошлет два самолета в центр Манхэттена.

Спустя несколько лет после начала ливанской войны, я посещал Школу Уортон, в возрасте двадцати двух лет, и был поражен идеей рациональности рынка - идея, по которой не существует никакого способа получить прибыль, от проданных ценных бумаг, так как цена на них, автоматически включает всю доступную информацию, то есть рынок "знает" настоящую цену акций. Общественная информация поэтому бесполезна, особенно для бизнесмена, ведь цена уже "включает" всю такую информацию, и новости, которые видят с миллионы, не дают Вам никакого реального преимущества. Противоречит этой идее - то, что один или более сотен миллионов других читателей этой информации уже купит без риска, таким образом, увеличивая цену. (Если интересно про нерациональность рынка - читайте у Давыдова) Я тогда полностью бросил читать газеты и смотреть телевизор, что освобождало значительное количество времени (говорят, одного и более часа в день, достаточно, чтобы прочитать больше, чем сто дополнительных книг ежегодно). Но этот аргумент не единственный для моего высказывания в этой книге, что надо избегать газет, мы увидим в дальнейшем выгоду ухода от токсичности информации.

А где же шоу?

Учась в школе бизнеса Уортон, я видел, что не только несущественный политический деятель в маленькой старинной стране (и его философски настроенный водитель Михаил) не знают, что будет дальше. То, что я видел, в одной из самых престижных бизнес-школ в мире, в самой мощной стране в истории мира, руководители самых сильных корпораций приезжали, чтобы описать, что они делают для развития, и вот они, также не знали, что будет. Я своим спинным мозгом чувствовал структуру высокомерия человеческого рода. Я тогда понял, в чем настоящая сила системы свободного рынка - руководители компании не должны знать то, что их ждет.

Я стал одержимым. В то время, я начал узнавать о моём предмете - очень невероятном последовательном случае. И это были не только хорошо одетые, заряженные тестостероном корпоративные руководители, которые обычно были одурачены этой сконцентрированной удачей. Это понимание поворачивало моего Черного Лебедя от проблемы удачливых или неудачливых людей в бизнесе, в проблему знания и науки. Мои идеи дают не только научные результаты, которые бесполезны в действительности, потому что они недооценивают воздействие очень невероятного (или принуждают нас игнорировать его), но многие из них могут фактически создавать Черных Лебедей. Это не только ошибки, которые могут заставить Вас завалить класс в орнитологии. Я начал видеть последствия этих идей.

Спустя четыре с половиной года, после окончания Уортон-скул, потяжелев на 8 ¾ Фунта, 19 октября 1987 года я шел домой из офиса инвестиционного банка Credit Suisse First Boston в Центре Манхеттена к Верхней Ист-Сайд. Шел медленно, потому что был в замешательстве.

В тот день я видел шоковое финансовое явление: наибольшее падение рынка за всю современную историю. Для нас это было еще бОльшим шоком, ведь мы думали, что стали достаточно искушенными, со всеми этими говорящими экономистами-интеллектуалами Платонистами (с фальшивыми кривыми и уравнениями), чтобы предотвратить или по крайней мере предсказать и управлять большими кризисами.

Снижение не было ответом на любые заметные новости. Возникновение события лежит вне чего-либо, что возможно было вообразить в прошлом. И укажи я на возможность этого, я был бы назван сумасшедшим. Это событие было Черным Лебедем, но я не знал это выражение тогда.

Я столкнулся со своим коллегой Деметриусом на Прак-Авеню, и, как только я начал говорить с ним, беспокойная женщина, теряя все нормы приличия, подбежала, прерывая нашу беседу: «Эй, вы двое, вы знаете, что происходит?».

Люди на тротуаре выглядели ошеломленными. До этого я видел нескольких взрослых, которые рыдали в торговой комнате First Boston. Я провел день, в эпицентре событий, с людьми, которые были шокированы и бегали вокруг, как кролики перед фарами.

Когда я возвращался домой, мой кузен Алексис позвонил мне, и сказал, что его сосед совершил самоубийство, спрыгнув с крыши дома.

Это было подобно Ливану. Я был поражен, что финансовое бедствие может деморализовать больше, чем война (только финансовые проблемы могут привести к самоубийству, а война не делает это так непосредственно).

Я боялся Пирровой победы: я доказал это интеллектуально, но боялся быть слишком правым и видящим в том, что система рушится у меня под ногами. Действительно, мне не хотелось быть правым. Я всегда буду помнить Джимми Р., который, видя, как его собственный капитал уплывает, умолял цены на экране прекратить падать.

Но я понял в том момент, что я никогда не буду умолять и кричать о деньгах.
Я испытал тогда самое странное чувство, что я когда-либо имел в своей жизни, как обухом по голове, сигнал, что я был прав, настолько громкий, что мои кости завибрировали. Никогда с тех пор я не испытывал ничего подобного, и не смогу объяснить это тем, кто никогда не был в подобном состоянии. Это был физический взрыв, возможно радости, гордости и ощущения внутреннего террора.

Но как это стало возможным?

В течение одного или двух лет после прибытия в Уортон я развил ¬точную, но странную специальность: пари на редких и неожиданных событиях, тех самых, которые были на Платоническом сгибе, и считались "невообразимыми¬" Платоническими "экспертами". Вспомним, что Платонический сгиб это то, где наше представление о действительности становиться неприменимым - но мы не знаем этого.

Я был аналитиком (в ориг. Quant - Специалист проводящий рыночный анализ посредством сложных математических и компьютерных моделей.) и трейдером в тоже время. Хотя аналитиком я был в точности до наоборот: я изучил недостатки и
пределы этих моделей, ища то место, Платонический сгиб, где они ломаются. Также я участвовал в трейдинге, что было редким среди аналитиков, так как они уклонялись от "того, чтобы рисковать", их роль ограничивалась анализом, а не принятием решений. Я был убежден, что полностью некомпетентен в предсказании цен на рынке - но зато, другие были некомпетентны и в тоже время не знали этого и не понимали, что берут на себя огромные риски. Большинство трейдеров буквально «собирали деньги, стоя под стрелой крана», непосредственно подвергая себя высокому воздействию редкого случая и, спали как младенцы, не осознавая этого.

Кроме того, технический багаж, который есть у аналитика (смесь прикладной математики, инженерного искусства, и статистики), в дополнение к ¬погружению в практику, оказался очень полезным для кого-то желающего стать философом.

Во-первых, когда Вы проводите несколько десятилетий, делая масштабную эмпирическую работу с данными и рисками, Вы может легко определить элементы в структуре мира, которые Платоновскому "мыслителю" промывают мозги и, которые ему угрожают. Во-вторых, это позволило мне стать формальным и систематическим в моем размышлении вместо того, чтобы ввязаться в демагогию. Наконец, и философия истории, и эпистемология (философия знания), кажутся неотделимыми от эмпирического исследование данных во временном ряде, который является последовательностью чисел во времени и содержит только числа и никаких слов. И эти - числа легко обработать на компьютерах.

Черный Лебедь Евгении

Пять лет назад, Евгения Николаевна Краснова была малоизвестной и неопубликованной писательницей с необычным образованием. Она была нейробиологом с интересом в области философии (ее первые три мужа были философами), и она получила это образование своим упорным франко-российским умом, чтобы выразить свои исследования и идеи в литературной форме. Она преобразовала свои теории в рассказы и смешала их со всякого рода автобиографическими комментариями. Она избегала журналистской уклончивости современной повествовательной литературы ( "Ясным апрельским утром Джон Смит покинул свой дом...."). Иностранный диалог всегда был написан на языке оригинала с переводами, приложенными в виде субтитров к фильму. Она отказывалась дублировать комментарии английским, так как они сами были на плохом итальянском (ее третий муж был итальянским философом).

Никто из издателей не уделил бы ей и часа своего времени, за исключением, что в то время был некоторый интерес в тех редких ученых, которые сумели бы выразиться в полупонятных предложениях. Несколько издательств согласились поговорить с ней; они надеялись, что она созреет и напишет "научно-популярную книгу о сознании". Ей уделили достаточно внимания, чтобы научиться любезно принимать письма-отказы, а иногда обидные комментарии, вместо гораздо более оскорбительного и унизительного молчания.

Издатели были озадачены ее рукописью. Она не могла даже ответить на их первый вопрос: "Это художественная или научная литература?" Также она не могла ответить на вопрос книжной аппликационной формы издательства: "Для кого написана эта книга?" Ей сказали: "Вы должны понять, кто ваша аудитория" и "Любители пишут для себя, профессионалы - для других." Ей также напомнили о том, что нужно следовать определенному жанру, так как "книжные магазины, не любят быть озадаченными тем, на какую полку поставить книгу". Один редактор в защиту добавил: "В этом случае, моя дорогая, будет продано только десять экземпляров, включая те, которые купят ваши бывшие мужья и члены семьи".

Она приняла участие в известном семинаре для писателей и вышла оттуда с чувством отвращения. "Писать на высоком уровне", как оказывается, значило подчиняться доктрине, переросшей в евангелие с подтверждающим его фундаментом, который мы называем "опыт". Писатели, которых она встречала, учились модифицировать всё, что было признано успешным: все они пытались имитировать истории, которые появлялись в прошлых изданиях "The New Yorker", не понимая, что большая часть того, что считается новым сейчас, по определению не может быть смоделированным по прошлым выпусках "The New Yorker". Даже идея "краткого рассказа" была смешной концепцией для Евгении. Координатор семинара, благородный, в тоже время строгий в своем представлений, сказал ей, что ее случай было совершенно безнадежным.

Евгения закончила размещение полной рукописи своей основной книги "История рекурсии" на веб-сайте. Там она(рукопись) нашла небольшую аудиторию, в которую входил проницательный владелец небольшого неизвестного издательского дома, он носил обрамленные в розовый цвет очки и говорил на примитивном русском (хотя был убежден, что владеет свободно). Он предложил опубликовать ее и согласился на ее условия - сохранить текст полностью не редактированным. Он предложил ей долю стандартной ставки роялти в обмен на ее редакторскую критику. Ему нечего было терять. Она согласилась, поскольку у нее не было выбора.

Пять лет понадобилось Евгении чтобы перейти из категории «эгоистки, без ничего, чтобы могло оправдать ее, упрямой, с которой невозможно сотрудничать » в категорию «упорной, решительной, устойчивой и яростно независимой». Ее книга медленно зажигала интерес аудитории, становясь одним из величайших и странных успехов в истории литературы, продавая миллионы копий, притягивая так званое восхищение критиков. С этого времени начинающее издательство стало большой корпорацией с (милым) рецепционистом, приветствующим посетителей во время посещения главного офиса. Ее книга была переведена на сорок языков (даже на французский). Вы можете увидеть ее изображение повсюду. Говорили, что она пионер чего-то, что называли «Согласованная школа» (The Consilient School). В это время у издателей есть теория о том, что "водители грузовиков, которые читают книги, не читают книг, написанных для водителей грузовиков", и считают, что "читатели, презирают тех писателей, которые угождают им". Сейчас понятно, что банальность или нерелевантность научного исследование можно скрыть с помощью уравнений или жаргона; согласованная же проза, разоблачая идею в сыром виде, позволяет выставить ее на суд общественности.

Сегодня Евгения перестала выходить замуж за философов (слишком много они спорят), и она скрылась от прессы. В классах литературоведы обсуждают многие факты неизбежности нового стиля. Различие между художественной и документальной литературой считается слишком архаичным, чтобы противостоять вызовам современного общества. Это было настолько очевидно, что нам нужно было устранить разделение между искусством и наукой. После этого факта ее талант был просто очевиден. Многие редакторы, с которыми она встретилась позднее, винили ее в том, что она не пришла к ним, убеждали в том, что они бы сразу увидели смысл в ее работе. Через несколько лет, литературовед напишет эссе "От Кундеры до Красновой", указывая, как семена ее работы можно найти у Кундеры - предшественника, который смешал эссе и мультикоментарии (Евгения никогда не читала Кундеру, но видела версию фильма по одной из его книг - но там не было никаких комментариев). Выдающийся ученый покажет, как влияние Грегори Бейтсона, который ввёл автобиографичные сцены в свои научные исследования, видно на каждой странице (Евгения никогда не слышала о Бейтсоне).

Книга Евгении - это Черный Лебедь.

Спекулянт и проститутка

Рост Евгении из второго эшелона к высшему возможен только в одной среде, которую я называю Экстремистан (прошу прощения у тех читателей, кто искал в Google Евгения Краснова, так как (официально) это вымышленная личность). Скоро я представлю основное различие между Экстремистаном - провинцией, порождающей Черных Лебедей и домашней, тихой, спокойной провинции Медиокристаном.

Самый лучший (худший) совет

Когда я прокручиваю в голове все «советы», которые мне давали люди, я замечаю, что только нескольких из них я придерживаюсь в своей жизни. Остальные - не более, чем слова, и я рад, что не обратил на них внимание. Большинство советов состоят из таких рекомендаций, как «будь выверенным и здравым в своих рассуждениях», которые противоречат идеи Черного Лебедя, поскольку эмпирическую реальность невозможно «измерить», и ее собственная идея «разумности» не соответствует общепринятому для среднего ума определению. Быть неподдельно эмпиричным - значит отображать реальность настолько точно, насколько это возможно; быть честным - подразумевает не бояться проявлений и последствий, будучи при этом странным. В следующий раз, если кто-то надоедает вам ненужными советами, мягко напомните ему судьбу обезьяны, которую Иван Грозный казнил из-за высказывания непрошеных (поучительных) советов. Это работает как краткосрочное лекарство.

Наиболее важный совет, в ретроспективе, был плохим, но, как не парадоксально, он также был наиболее логичным, поскольку это продвинуло меня глубже в динамику Черного Лебедя. Это случилось, когда мне было двадцать два, одним февральским днем, в коридоре здания Walnut Street 3400 в Филадельфии, где я жил. Студент второго курса Уортон-скул сказал мне получить профессию, которая "масштабирована", то есть в том смысле, что вам не платят за час работы, и таким образом вы не ограничены общим числом рабочего времени. Это был самый простой способ отделить одну профессию от другой и таким образом обобщить различия между видами непредсказуемости, и это привело меня к основной философской проблеме - проблеме индукции, или техническом названии Черного Лебедя. Это позволило мне повернуть Черного Лебедя из логического тупика в удобно-реализованное решение и, как мы увидим в следующих главах, поставить эго в основу структуры эмпирической реальности.

Как же совет, относящийся к карьере, привел к таким идеям о природе непредсказуемости? Некоторые профессии, например стоматолог, консультант, массажист не могут быть расширены в масштабе: есть лимит на количество пациентов или клиентов, которое вы можете принять в течении определенного периода времени. Если вы проститутка, вы работаете по часам, и (в целом) вам платят почасово. Кроме того, ваше присутствие (я предполагаю) необходимо для сервиса, который вы предоставляете. Если вы откроете воображаемый ресторан, он в лучшем случае будет постоянно заполнен клиентами (пока не сделаете франшизу). В этих профессиях независимо от того, насколько высоко они оплачиваемые, ваша прибыль – ограничена. Ваш доход зависит от ваших постоянных усилий больше, чем от качества ваших решений. Кроме того, такая работа в значительной степени предсказуема: она будет меняться, но не до такой степени, что за один день вы заработаете намного более значительную сумму, чем за всю предыдущую жизнь. Иными словами, заработок не будет инициирован Черным Лебедем. Евгения Николаевна не смогла бы преодолеть пропасть между неудачницей и ночным супергероем, будучи бухгалтером или специалистом по грыжам.

Другие профессии позволяют прибавить нули к вашей продукции (и к вашим доходам) при условии, что вы делаете хотя бы небольшие или дополнительные усилия. В настоящее время, будучи ленивым, учитывая лень, как актив и стремясь высвободить максимальное количество времени, чтобы помедитировать и почитать, я сразу же, как мне тогда показалось, пришел к решению. Я отделил "идейного" человека, который продает интеллектуальный продукт в виде сделки или части работы от "трудящегося", который продает вам свой труд.

Если вы идейный человек, вам не придется тяжело работать, только интенсивнее думать. Вы делаете ту же работу, вне зависимости от того производите ли вы 100 единиц или 1000. В биржевой торговли тот же объем работы нужен для покупки как сотен, так тысяч или даже миллиона акций. Это те же телефонные звонки, те же вычисления, те же юридические документы, умственные затраты, усилия для проверки того, что сделка является правомерной. Мало того, вы можете работать прямо из вашей ванной или из бара в Риме. Вы можете использовать кредитные рычаги в качестве альтернативы! Ну ладно, я был немного неправ на счет торговли на бирже: нельзя работать из ванны, но если все делать правильно - работа предоставляет достаточно много свободного времени.

Тот же принцип мы можем сопоставить с артистами или актёрами: вы позволили звукооператорам и режиссерам сделать работу; больше нет никакой необходимости появляться на каждом концерте, чтобы выступить. Подобным образом писатель делает те же усилия для привлечения одного читателя, как если бы он охватил несколько сотен миллионов. Джоан Роулинг, авторше книг о Гарри Поттере, нет необходимости писать книгу каждый раз снова, как кто-то захочет прочитать ее. Но это не подходит для пекаря: ему нужно испечь каждую буханку хлеба, чтобы удовлетворить любого дополнительного клиента.

Таким образом, различие между писателем и пекарем, спекулянтом и врачом, мошенником и проституткой – это полезный дополнительный способ взглянуть на мир деятельности. Он разделяет те профессии, в которых можно добавить нули к прибыли без добавочного труда от тех, в которых нужно приплюсовать еще работу и время (и на то, и на то возможность ограничена).

Остерегайтесь масштабируемого

Но почему совет от моего сокурсника был плохим?
Этот совет был полезен, в создании классификации для оценивания неуверенности и знания, но это была ошибка выбора направления профессионального роста. Это, возможно и окупилось для меня, но только потому, что я был удачлив, и оказался "в нужное время в нужном месте". Если я сам давал бы совет, я рекомендовал бы, выбирать профессию, которая не масштабируема! Масштабируемая профессия хороша, только если Вы успешны; они конкурентные, там процветает чудовищные неравенства, и эти профессии намного более случайны. Они содержат огромную разницу между затраченными усилиями и наградой. Не многие могут отхватить большой кусок пирога.

Одну категорию профессий составляет посредственность, среднее число, и средний уровень. Другая, имеет или гигантов или карликов, точнее, очень маленькое число гигантов и огромное число карликов. Позвольте нам видеть то, что находится позади формирования неожиданных гигантов - Черного Лебедя.

Рассмотрим судьбу Джакомо, оперного певца конца девятнадцатого столетия, прежде, чем звукозапись была изобретена. Он выступает в маленьком и отдаленном городке в центральной Италии. Он огражден от La Scala в Милане и других главных оперных зданиях. Он чувствует себя уверенным, так как его голосовые связки будут всегда пользоваться спросом где-нибудь в районе.

Нет никакой возможности для него, чтобы экспортировать свое пение, и нет никакого пути для мэтров, чтобы экспортировать их пение и угрожать его местной привилегии.
Не возможно записать его работу, таким образом, его присутствие необходимо при каждом выступлении, как парикмахер сегодня (все еще) необходим для каждой стрижки.

Таким образом, пирог поделен, но настолько мягко, что все калории у Вас хорошо усвоятся. В этой дележке приняли участие все: и мэтр у которого много зрителей, и провинциальный парень, который имеет их намного меньше, но которого это не очень беспокоит. Неравенства существуют, но позвольте нам называть их умеренными. Еще нет никакой масштабируемости, никакого способа удвоить личную аудиторию, кроме того, чтобы спеть дважды.

Теперь рассмотрим эффект первой записи музыки, изобретение это введет большую несправедливость. Наша способность воспроизвести и повторить действия позволяют мне слушать на моем ноутбуке музыку пианиста Владимира Горовица (теперь уже чрезвычайно мертвого), воспроизводить Рахманинова, вместо местного российского музыканта-эмигранта (все еще живого), который теперь низведен до преподования уроков фортепьяно детям без таланта, за минимальную заработную плату. Горовиц, хотя и мертв, а все же разорил бедного человека. Я слушал бы Владимира Горовица или Артура Рубинштейна по цене 10.99 $ за компакт-диск, чем платил бы 9.99 $ одному из неизвестных (но очень талантливых) дипломированных специалистов Школы Джульярд или Пражской Консерватории. Если Вы спросите меня, почему я выбираю Горовица, то я отвечу, что это из-за ритма, или страсти, и хотя фактически, вероятно есть легион людей, о которых я никогда не слышал, и никогда не услышу, но кто мог бы играть точно также.

Некоторые люди наивно полагают, что процесс неравномерности начался с
граммофона, согласно логике, которую я только что представил. Я не соглашусь. Я
убежден, что процесс начался гораздо раньше, с нашего ДНК, который хранит информацию о нас самих и позволяет нам повторять свою работу. Развитие масштабируемо: ДНК, которое побеждает (или удачей или преимуществом в выживании), размножится, как бестселлер и станет распространенным. Другое ДНК исчезнет. Вот это и есть различие между нами людьми (исключая финансовых экономистов и бизнесменов) и другими живыми существами на нашей планете.

Кроме того, я полагаю, что большой переход в общественной жизни пришел не
с граммофоном, а когда у кого-то появилась большая, но несправедливая идея
изобрести алфавит, таким образом, разрешая нам хранить информацию и воспроизводить её. Далее, это ускорялось, у другого изобретателя было еще более опасная и несправедливая идея изобретения печатной машины, таким образом, началось продвижения текстов через границы и время. Как будут говорить впоследствии – «победитель, забирает все». Теперь, о том, что было настолько несправедливым в распространении книг? Алфавит позволил историям и идеям копироваться с высокой точностью и без предела, без любых дополнительных расходов энергии автора для последующих действий. Он не должен был даже быть живым, смерть автора часто начинала хороший подъем карьеры для него. Это подразумевает, что те, кто, по некоторым причинам, начинает получать немного внимания, могут быстро достигнуть большего количества умов, чем другие и сместить конкурентов с книжных полок.

В дни бардов и трубадуров, все имели аудиторию. У рассказчика, как у пекаря или котельщика, был рынок, и гарантия, что ни один чужак не мог сместить его с его же территории. Сегодня, некоторые берут почти все; остальные, почти ничего.

Тем же самым механизмом стало появление кино, которое возвысило актеров, разоряя маленьких парней. Но есть различие. Если есть технический компонент, например, у пианиста или у нейрохирурга, талант легко установить, игры субъективного мнения здесь относительно малая часть. Несправедливость будет, когда кто-то, являясь незначительно лучше - получает целый пирог.

В искусстве говорят, что кино намного более порочно. Что мы называем "талант" вообще определяется успехом, а не его противоположностью. Кино делает актера тем, что он есть, и большая доза нелинейной удачи производится кино. Успех кинофильмов зависит строго от распространения. Такие, своего рода инфекции, относятся не только к кинофильмам: они, кажется, затрагивают широкий диапазон культурных продуктов. Для нас важно признать, что люди влюбляются в произведения искусства не только ради них самих, но и чтобы чувствовать, что они принадлежат к сообществу. Подражая, мы становимся ближе к другим, то есть, имитируем их. Это борьба с одиночеством.

Это обсуждение показывает трудность в предсказании результатов в окружающей среде сконцентрированного успеха. Пока позвольте нам отметить, что разделение между профессиями может использоваться, чтобы понять разделение между типами случайных переменных. Позвольте нам идти далее в проблему знания, выводов о неизвестном и свойствах знаний.

Масштабируемость и глобализация

Всякий раз Вы слышите от европейского обывателя, его стереотипные представления об американцах. Он описывает их как "некультурные", "не интеллектуальные" и "плохо знающие математику", потому что, в отличие от него, американцы не тренируются решать уравнения и не интересуются "высокой культурой" и Дельфтской школой живописи.

Все же человек, делающий эти утверждения, вероятно, будет слушать iPod, носить синие джинсы, и использовать Microsoft Word, чтобы кратко записать его "культурные" тезисы, пользуясь поисковиком Google. Так случилось, что Америка в настоящее время далеко более творческая, чем эти нации музеефилов и решателей уравнейний.

Она также толерантна к ненаправленным испытаниям и ошибкам.
И глобализация позволила Соединенным Штатам специализироваться в творческом аспекте вещей - производстве понятий и идей, то есть, масштабируемой части продуктов. И все больше и больше, экспортируются рабочие места, отделяются менее масштабируемые компоненты. Больше денег в проектировании обуви, чем в её фактическом создании. Nike, Dell и Boing получают плату за то, что они только думают, организовывают, и совершенствуют их ноу-хау и идеи, в то время как фабрики контрактного производства в развивающихся странах делают остальную работу. Культурные инженеры и математики делают не творческую, техническую часть.

Американская экономика усилила себя за счет идеи, и это объясняет, почему теряются производственные рабочие места, вместе с возрастающим уровнем жизни. Ясно, что это недостаток мировой экономики, когда выплата идет по большому счету, только за идеи, и налицо неравенство среди генераторов идеи, вместе с большой ролью и возможностью для удачи - но я оставлю социально-экономическое обсуждение для Части 3 и сосредоточусь здесь на знании.

Путешествие внутрь Медиокристана

Это масштабируемое/немасштабируемое различие позволяет нам делать четкое дифференцирование между двумя вариантами неуверенности, двумя типами хаотичности.

Давайте поиграем в следующий мыслительный эксперимент. Предположите, что вокруг Вас тысяча человек, беспорядочно отобранных из общего числа населения. Сделайте так, чтобы они стояли рядом друг с другом на стадионе. Вы можете даже включить Французов (но пожалуйста, не слишком много, из уважения к другим в группе), Мафию, неМафию и вегетарианцев.

Вообразите самого жирного человека, о котором Вы можете подумать и добавьте его туда же. Пусть весит килограмм 150-250, он будет представлять собой чуть больше, чем очень маленькую часть веса всего населения (в этом случае, приблизительно пол-процента).

Если бы Вы выбрали САМОГО тяжелого, биологически возможного, человека на планете (но которого все же можно все еще назвать человеком), он бы не представлял собой больше чем, скажем, 0.6 процента от общей массы, очень незначительное увеличение. И если у Вас было десять тысяч человек, его вклад был бы ничтожно маленький.

В утопическом Медиокристане специфические события не рассматриваются индивидуально - только все события вместе. Я могу сформулировать высший закон Медиокристана следующим образом: Когда Ваша выборка является большой, никакой единственный случай значительно не изменит совокупность или общее значение. Наибольшее наблюдение останется внушительным, но, в конечном счете, ничего не значащим.

Я возьму другой пример от своего друга Брюса Гольдберга: Ваше потребление калорий. Посмотрите, сколько Вы потребляете в год - если Вы - человек, то это близко к восьмистам тысячам калорий. Никакой единственный день, даже День рождения у Вашей двоюродной бабушки, не окажет большого влияния не это. Даже если бы Вы однажды попытались обожраться, и тем самым, убить себя с помощью еды, то калории этого дня серьезно не затронули бы Ваше ежегодное потребление.

Сравните собственный капитал тысячи людей, которых Вы выстроили на стадионе. Добавьте к ним самого богатого человека, которого найдете на планете, скажем, Билла Гейтса. Примите его собственный капитал близким к 80 миллиардам $. Сколько это процентов от общего богатства? 99.9?

Действительно, все другие представляли бы собой не больше, чем ошибку округления его собственного капитала, изменения его личного портфеля за прошлую секунду. Если перевести это на вес, то с таким же соотношением, он должен был бы весить тридцать миллионов килограмм!

Давайте попробуем снова, вспомнив продажу книг. Выстройте в линию тысячу авторов, (или людей, которые хотят быть изданными, но сейчас их чаще называют не авторами, а официантами), и сумму их книжных продаж. Тогда добавьте живущего автора, у которого (в настоящее время) есть куча читателей. Джоан Роулинг, автор Гарри Поттера, с несколькими сотнями миллионов проданных книг, затмит тысячу авторов.

Попробуйте это также с академическим индексом цитирования (упоминание об одном академике другим академиков в формальной публикации), ссылками СМИ, доходом, размером компании, и так далее. Позвольте нам называть это социальными делами, поскольку они искусственны, в противоположность физическим, таким, как размер талий.

В Экстремистане неравенства таковы, что одно единственное наблюдение может непропорционально воздействовать на совокупность, или общее количество. Так, в то время как вес, высота, и потребление калории находятся в Медиокристане. Почти все социальные дела в Экстремистане. По другому можно сказать, что социальные дела являются информационными, а не физическими. Вы не можете коснуться их. Деньги на счету в банке - кое-что важное, но конечно не физическое. Также может взять любую ценность, не требующую расходов энергии. Это - только число! Отметьте, что перед появлением современной технологии, войны имели обыкновение принадлежать к Медиокристану. Трудно убить много людей, если Вы должны убить их в одно и тоже время. Сегодня, с оружием массового поражение, какой-нибудь псих нажал на кнопку или случилась маленькая ошибка и – планета исчезла.

Видите Черного Лебедя? Экстремистан может производить Черных Лебедей, и делает это, так что у нескольких событий было огромное влияние на историю. Это - главная идея этой книги.

Экстремистан и Знание

В то время как разница между Медиокристаном и Экстремистаном ведет к различной динамики событий и социальной справедливости, рассмотрим её влияние на знание, которое представляет для нас ценность. Если марсианин прилетит на землю, и будет заниматься измерением роста жителей этой счастливо планеты, он мог бы благополучно ограничится измерением ста человек и получить превосходную картину среднего роста.

Если вы живете в Медиокристане, то вы можете быть абсолютно довольны этими измерениями. Вы можете так же полностью доверять той информации, которую вы извлекли из измерений. В Медиокристане не может возникнуть Черного Лебедя, таким образом, единственный случай не может доминировать над явлением.
Во-первых, первая сотня наблюдаемых человек (или дней) даст Вам всю информацию, в которой вы нуждаетесь.
Во-вторых, даже если вы встретите что-то удивительное, например самого толстого человека, это не будет иметь никаких значительных последствий.

Однако, имея дело с Экстремистаном, Вы рискуете наткунуться на неприятный момент, во время измерения среднего числа. Этот неприятный момент – один единственный случай, который способен повлиять на значение всей выборки. А в Экстремистане легко может случиться такое, что одно событие влияет непропорционально сильно на всю систему.

В этом мире Вы должны с подозрением относиться к знаниям, которые получены из данных.

Вот такой вот примерчик, который позволил нам разделить эти два мира. Понятно?

Дикое и спокойное

Если мы будем исследовать мастштабируемость и немасштабируемость, то мы увидим ясное различие между Медиокристаном и Экстремистаном. Вот вам немного примеров:

Медиокристан: высота, вес, потребеление каллорий, работа пекаря, проститутки, дантиста, автомобильные катастрофы, смертность, IQ.

Экстремистан: богатство, доход, продажи книг, индекс цитирования, число ссылок в Гугле, население городов, повреждения из-за землетрясений, смерть от терактов, финансовый рынок (только Ваш инвестиционный менеджер об этом не знает), цена, рост инфляции. Список Экстремистана намного длиннее.

Тирания Несчастного случая

Другими словами: Медиокристан – то место, где мы должны вынести тиранию коллектива, рутины, очевидного, и предсказанного; Экстремистан - то, где мы подвергнуты тирании исключительного, случайного элемента, невидимого, и не предсказанного.

Столь же трудно, как сбросить лишний вес в один день. Вы нуждаетесь в коллективном эффекте многих дней, недель, даже месяцев. Аналогично, если Вы будете работать дантистом, то Вы никогда не разбогатеете в одни единственный день - но Вы можете сделать очень хорошее состояние, более чем за тридцать лет мотивированного, прилежного и регулярного сверления зубов. Если Вы в Экстремистане, то можете получить или потерять Ваше благосостояние в одну единственную минуту.

Таблица 1 суммирует различия между двумя движущими силами. Ошибочное принятие левой колонки за правую, может привести к страшным (или чрезвычайно удачливым) последствиям.

Эта структура показывает, что в Экстремистане, большая часть действий - действия Черных Лебедей. Не подвергайтесь Платонизмам, не упрощайте сверх того, что можно упрощать. Не все в Экстремистане подразумевает Черных Лебедей. Некоторые события могут быть редкими и последовательными, но несколько предсказуемыми, особенно теми, кто к ним готов. Теми, у кого есть инструменты, что понять их (в отличии от статистиков, экономистов и шарлатанов колоколообразной кривой).

Это почти Черные Лебеди. Они несколько послушны научным теориям, и не должны вызвать у вас такого сильного удивления. Эти события редки, но ожидаются. Я называю этот особый случай Серыми Лебедями.

Вы так же можете встретить Черного Лебедя в Медиокристане. Как? Вы можете забыть кое-что случайно, подумать, что учли это, а потом удивиться. Или Вы можете пребывать в своем «туннеле реальности» и вследствие нехватки воображения встретить Черного Лебедя. Болезнь «туннелирования» я буду обсуждать в главе 9.

Это был литературный обзор центральной мысли этой книги, инструменты, способные помочь понять различие между двумя мирами Экстремистаном м Медиокристаном. В третьей части мы проведем более полную экспертизу, а сейчас пока сосредоточимся на эпистемологии и увидим, как это различия затрагивает наше знание.

1000 и 1 день, или как не стать неудачником

Что приводит нас к Проблеме Черного Лебедя в своей первоначальной форме?

Представьте кого-то из авторитетов или чиновников, которые вращаются в кругах, где звание имеет значение – скажем, правительственную организацию или большую корпорацию. Он мог бы быть многословным политическим комментатором из Fox News стоящий перед вами в спортклубе (его невозможно не заметить на телеэкранах ), председателем компании, обсуждающим «недалекое светлое будущее», врач, который категорически исключает полезность материнского молока (так как не видит ничего особенного в нём) или профессор Гарвардской Школы Бизнеса, которые не смеется над вашими шутками. Он достаточно серьезно относится к тому, что знает.

Предположим, что однажды шутник взбудоражит его, незаметно проводя тонким пером по его носу в час, когда он будет отдыхать. И какой же станет его величественная самоуверенность после такого сюрприза? Оцените его авторитетные манеры после шока насмешки над ним чем-то никак неожиданным и непонятным. На краткий момент, когда он обратно восстановит свои манеры, вы увидите замешательство на его лице.

Я признаю, что разработал один непревзойдённый тест для такого рода шуток во время моего первого летнего путешествия. Перо, поставленное в нос спящего туриста, вызовет неожиданную панику. Часть своего детства я практиковался с разными вариантами такой шутки: вместо тоненького пера вы можете скрутить уголочек любой ткани, сделав его узким и долгим. Я попробовал это на своем младшем брате.

Не менее эффективно можно бы было уронить кубик льда на чей-то воротник в наименее неожиданный момент, скажем на официальной встрече. Я, конечно, должен бы прекратить такие выходки в более взрослом возрасте, но часто невольно вспоминал эту картину во время дотошных для моего ума встреч с серьезно выглядевшими бизнесменами (черные костюмы и однотипные умы), которые теоретизировали, объясняли вещи или обсуждали разные случайные события с множеством «потому что» в своих речах.

Я вспоминаю одну из таких встреч и представляю кубик льда, попавший за шею одного из участников – было бы неприлично, зато намного впечатлительней, если бы вы поставили живую мышку за воротник особенно, когда особа боится щекотки и она носит пояс, не позволяющий маленькому животному ускользнуть через любое доступное свободное пространство. (Я не переживаю по этому поводу, так как не ношу пояса).

Шутки могут быть сострадательными. Я вспоминаю свои трейдерские дни в возрасте 25, когда деньги начали приходить легко. Я мог взять такси, и если водитель говорил хоть как-то на английском и выглядел немного грустным, я мог дать ему 100 баксов за проезд просто, чтобы его развеселить и получить огромное удовольствие от его удивления. Я наблюдал, как он развертывал бумажку, глядя на нее словно оцепеневший (1 миллион было бы намного лучше, но это было мне не по карману).

Был еще один эксперимент-наслаждение: чувство возвышенности переполняет, когда ты неожиданно останавливаешь кого-то и даешь ему 100 баксов и 1 цент; все мы становимся скупыми и расчётливыми, когда наш доход растет, и мы начинаем относиться к деньгам серьезно.

Мне не нужно большой помощи судьбы, чтобы развлечься на всю катушку - действительность очень часто дает нам повод пересмотреть свои убеждения. Много из них достаточно впечатляющих.

На самом деле организация, занимающаяся поиском истинных знаний, базируется на принятии традиционных и общеизвестных научных убеждений и, получая новые парадоксальные доказательства, разбивает знания в дребезги, или на микро-уровне (каждое научное открытие­­­­ - попытка сотворить микро-Черного Лебедя), или на макро-уровне (как в случае с теорией относительности Эйнштейна и Пуанкаре).

Ученые могут работать в бизнесе, где высмеивают их же предшественников, однако благодаря логике построение вещей в уме человека, лишь немногие понимают, что кто-то будет смеяться и над их убеждениями в очень близком будущем. В этом случае, мои читатели, и я, смеемся над нынешней ситуацией сложившейся с общественными знаниями.

Эти большие парни даже не видят надвигающегося пересмотра всего того, что было ими сделано, а это означает, что вы, как правило, можете быть уверены, что они будут очень удивлены.

КАК УЧИТЬСЯ У ИНДЕЙКИ

Суперфилософ Бертранд Рассел предоставляет особо убийственный вариант моей шутки-неожиданности в иллюстрации того, что люди в своей сфере деятельности называют Проблемой Индукции или Проблемой Индуктивных Знаний (используемой для создания серьезности) - конечно, мать всех проблем в жизни. Как мы можем логически перейти от частного предположения к общим выводам? Откуда мы знаем, что мы знаем? Откуда мы знаем, что-то, что мы заметили благодаря данным объектам или событиям, хватит, чтобы позволить нам выяснить их другие свойства? Любые знания, полученные в результате наблюдений, содержат подставные камни.

Рассмотрим индюка, которого кормят каждый день. Каждое кормление утвердит веру птички в общем правиле быть накормленной каждый день дружественными членами людской расы «стоящих на страже своих собственных интересов», как сказал бы политик. Во второй половине дня в среду перед Днем Благодарения, что-то неожиданное произойдет с индюшкой. И это повлечет за собой пересмотр ее убеждений (в оригинале Рассел использовал пример курицы, а это улучшенный вариант для Северной Америки).

В остальной части этой главе будут изложена проблема Черного Лебедя в ее первоначальном виде: Откуда мы знаем, что произойдет в будущем, базируясь на знаниях из прошлого; или, в более общем плане, как мы можем определить свойства (неопределенного) неизвестного базируясь на (определенном) известном? Подумайте еще раз о кормлении: что может узнать индейка из вчерашних событий о том, что будет лежать в магазине завтра?

Проблему индейки можно применить к любой ситуации, в которой «рука, что кормит тебя, может стать той же рукой, которая скрутит тебе шею». Рассмотрим случай немецких евреев в 1930-х или мое описание в первой главе того, как населения Ливана повелось на ложное чувство безопасности, внушаемое внешним видом взаимного дружелюбия и терпимости.

Давайте двигаться еще дальше и рассмотрим самый тревожный аспект индукции: изучение происшедшего. Рассмотрим ситуацию, в которой возможный опыт индейки имеет отрицательное значение. Она учится на наблюдениях, и всем рекомендуют что-то делать (эй, в конце концов, это то, что считается научного методом). Её доверие растёт с числом дружественных кормлений, и все больше она считает себя в безопасным даже не смотря на то, что резня становится все больше и больше неизбежной. Предположим, что чувство безопасности достигло своего максимума, когда риск приближается к самому высокому!

Но проблема более общая; она покушается на природу эмпирических знаний как таковых. Что-то работало в прошлом и до тех пор, но неожиданно оно перестает работать и то, что мы извлекли из прошлого, оказывается в лучшем случае нерелевантным или неправдивым, а в худшем - ошибочным.

График показывает типичный пример проблемы индукции, встречающейся в реальной жизни. Вы наблюдаете гипотетические переменные за 1000 дней. Это может быть чем угодно (с небольшими преобразованиями): продажи книг, давление крови, преступления, ваш персональный доход, полученные акции, процент по займу или воскресный поход в специфическую греко-ортодоксальную церковь.

Впоследствии вы выведете парочку умозаключений исключительно из прошлых данных касательно свойств шаблона с прогнозами на следующие тысячу, даже пять тысяч дней. На одну тысячу и первый день - бум! Произошли большие изменения, которые никак не были очевидны из прошлого.

Заметьте, что после того случая вы начинаете прогнозировать вероятность других внезапных отклонений, случающихся локально, то есть, в процессе вы были удивлены происходящим, но исключительно в этом месте, и только. После обвала фондового рыка в 1987 половина американских трейдеров готовились к еще одному каждый октябрь, не обращая внимания на то, что не было никаких предположений касательно этого.

Мы спохватываемся слишком поздно – это факт. Интерпретируя наивное наблюдение прошлого, как что-то определенное и представляющее будущее – это одна единственная причина нашей неспособности понять Черного Лебедя.
Подобное бы случилось с цитирующим дилетантом – одним из тех писателей или ученых, который наполняет свои тексты фразами покойных авторитетов – по словам Хоббеса «словно из следуют вероятные последствия».

Те, кто верит в безусловные преимущества прошлого опыта, должны принять во внимание следующий жемчуг мудрости, решительно произнесенный известным капитаном корабля:

«Но из всего моего опыта я никогда не попадал в такой несчастный случай, стоящий, чтобы рассказать о нем. Кроме одного судна, пребывающего в затруднительном положении за все мои года в море. Никогда не видел кораблекрушения, ни сам никогда не терпел его, ни не был в таком положении, в котором бы существовала угроза летального исхода в бедствиях любого вида».
Э. Смит, 1907, Капитан «Титаника»

Корабль капитана Смита утонул в 1912, что стало самым пресловутым кораблекрушением в истории*.