Очевидно, что вы никак не сможете обработать больше информации, нежели вам предоставляет прошлое; если вы купите 100 копий The New York Times, я не уверен, что это поможет вам достигнуть знаний о происходящем в будущем. Нам просто неизвестно все количество информации, существующей в прошлом.

Подготовлен к глупости

Подумайте о руководителе банка, чьё учреждение приносит стабильный доход в течении долго времени, только для того, чтобы потерять все в одно мгновение отвернувшейся фортуны. Традиционно банкиры, которые предоставляли заемные средства, были чисто выбриты, одеты, вероятно, в самые комфортные и однотипные вещи, в черные костюмы, белые рубашки. На самом деле, банк одевает тупых людей и готовит их, чтобы стать еще больше тупыми. И это для шоу. Если они выглядят консервативно, так это потому, что их ссуды в скором времени вылетят в трубу, очень скоро, неожиданно скоро. Нет ни единого способа оценить эффективность их заемной деятельности, следя за ней день, неделю, месяц или… даже столетие!

Летом 1982 крупные американские банки потеряли приблизительно все, что они когда-то заработали в прошлом (в общем числе), приблизительно все, что они когда-либо заработали в истории американской банковской системы – ВСЕ! Они давали взаймы Южным и Центральноамериканским государствам, которые в один и то же момент потерпели дефолт – событие исключительного характера.

То есть потребовалось только одно лето, чтобы понять, что этот бизнес придурков, и все их прибыли появились из очень рисковой игры. Все это время банкиры убеждали всех, особенно себя, в том, что они были очень консервативны. Они не консервативны; просто феноменально квалифицированны на самообмане через игнорирование возможностей больших, разрушительных потерь на пороге.

К сведению, шутка возобновилась декадой позже с «осознающими риск» большими банками в период финансовых сложностей, многие из них оказались почти банкротами после жилищного коллапса ранних 1990-х, когда теперешние скончавшиеся сбережения и производственные ссуды нуждались в поддержке налогоплательщиков на сумму больше пол триллиона долларов.

Федеральный Резервный Банк защитил их риск с нашей помощью: в час, когда «консервативные» банки получают прибыль, они получают выгоды; когда они страдают – мы платим издержки.

После окончания Уортона, я изначально пошел работать в Bankers Trust (сейчас несуществующая). Офис управляющего, быстро забыв историю 1982, распространял результаты каждой декады с извещением, объясняющим какими умными, прибыльными, консервативными (хорошо выглядевшими) они были. Было очевидным, что их прибыли были легко заимствованными деньгами из воздуха с произвольным временем возвращения ссуды.

У меня не было проблемы с взятыми рисками, просто пожалуйста, пожалуйста, не называйте себя консервативными и мастерски действующими по отношению к другим бизнесам, которые не так уязвимы к перед Черном Лебедем.

Другим недавним событием стало самое большое и неожиданное банкротство в 1998 финансовой инвестиционной компании (хедж фонда) Long-Term Capital Management (LTCM), которая использовала методы и экспертные оценки рисков двух Нобелевских лауреатов в области экономики, коих называли «гениями», использовавших на самом деле фальшивые звонкие графико-математические методы, пытаясь убедить себя в том, что это было превосходной наукой, превратив, таким образом, все финансовые учреждения в идиотов.

*Основная трагедия маловероятного значительного события исходит из несовпадения между временем выплаты компенсации кому-либо и временем, необходимым, что бы чувствовать себя комфортно настолько, чтобы не зависеть от неожиданных ситуаций.

У людей есть стимулы оспаривать это или играть в систему с того времени, когда им могут заплатить бонус отображающий их раннюю деятельность, когда на самом деле все, что они делают - это выпускают иллюзорную прибыль которую однажды потеряют.

Действительно, трагедия капитализма в том, что с того времени, когда количество возвратных средств невозможно наблюдать по данным из прошлого владельцы компаний, называемые акционерами, могут быть обманутыми менеджерами, которые показывают доходы и приукрашенную прибыльность, но на самом деле могут брать на себя скрытые риски.

Черный Лебедь Зависит От Знаний

С точки зрения индейки некормление на 1000 и первый день – это Черный Лебедь. Для мясника же нет, так как происшествие не было неожиданным. Здесь вы видите, что Черный Лебедь – это проблема дураков. Другими словами это случается в соответствии с вашими ожиданиями. Вы понимаете, что можете избежать Черного Лебедя с помощью науки (если вы способны на это), или будучи наблюдательным (восприимчивым). Конечно, подобно людям с LTCM (прим.: Long-Term Capital Management – крупнейший банк), вы можете сотворить Черного Лебедя с помощью науки, если дадите людям уверенность, что Черный Лебедь не случится – это когда наука превращает нормальных жителей в дурней.

Заметьте, что эти случаи не должны быть моментально неожиданными. Некоторые из исторических переломов, которые я упоминал в первой главе, продолжались несколько десятилетий, как например компьютер, который принес косвенные эффекты для общества без посягательства на нашу жизнь, становясь изо дня в день обычной вещью.

Некоторые Черные Лебеди могут появиться из-за быстро появляющихся изменений в одном и том же направлениями, как с книгами, проданными в множестве экземпляров за года, никогда не возглавляющих список бестселлеров, или от технологий подкрадывающихся к нам медленно, но уверенно.

Подобно тому, как рост акций Насдак в 1990-х произошел за пару лет – но рост был бы стремительнее, если бы вы спроектировали его на длинную линию истории. Важные факты необходимо увидеть на относительной, не абсолютной временной шкале: землетрясения минутой назад, утраченные часы 9/11, но исторические изменения и технологические новшества – Черные Лебеди, которые могут продолжаться десятилетиями.

В общем, Черным Лебедям нужно время, чтобы проявить свой эффект, а вот негативные Черные Лебеди происходят очень быстро – намного проще и легче разрушить, нежели построить. (Во время войны в Ливане дом моих родителей в Амиоуне и дом моих дедушки и бабушки вблизи были разрушены за несколько часов, взорванные «животными» моего дедушки, контролировавшими район. В семь раз дольше времени понадобилось для их реконструкции. Эта асимметрия шкалы времени объясняет сложность в изменении его направления.)

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ПРОБЛЕМЫ ЧЕРНОГО ЛЕБЕДЯ

Эта проблема индейки (ака проблема индукции) очень стара, но с каких-то причин ваш местный профессор философии вероятнее всего назвал бы её «Проблемой Юма».

Люди считают нас (скептиков и эмпириков) мрачными, параноидальными и подвергнутыми пыткам в своей личной жизни, что может быть точно противоположным тому, о чем рассказывает такое предположение (и мой личный опыт). Как и многие скептики, я часто сталкивался с ней, Юм был веселуном и гурманом, стремился к литературной славе, представительной компании и приятным разговорам. Его жизнь не была лишена шуток. Однажды он упал в болото недалеко от дома, который он строил в Эдинбурге. Из-за своей репутацией атеиста среди местных жителей, женщина отказывалась мириться с этим, пока он не выучит Господню молитву и Символ Веры, которые он, будучи практичным, и рассказывал наизусть. Но не раньше, чем спорил с ней о том, что христианин обязан помогать своим врагам. Юм не выглядел обаятельным. «Он уставлялся озабоченным взглядом зацикленного ученого, что зачастую создавало впечатление недоходчивости, как у слабоумного», - пишет биограф.

Странно, но Юм в свое время был известным не по причине трудов, которые сделали ему такую репутацию: он стал богатым и знаменитым, написав бестселлер об истории Англии. По иронии судьбы, когда Юм был жив, его философские работы, с которыми мы сопоставляем его славу, ”были мертворожденными для прессы”, в то время как работа, благодаря которой он был известен в то время, сегодня достаточно трудно найти. Юм писал с такой ясностью, что он заставляет стыдиться почти всех нынешних мыслителей, и, конечно, суммарный учебный план для немецких выпускников. В отличие от Канта, Фихте, Шопенгауэра и Гегеля, Юм – это такой тип мыслителя, которого иногда читает кто-либо, связанный с его занятием.

Часто я слышу, что "проблема Юма" упоминалась в взаимосвязи с проблемой индукции, но проблема старая, даже старше, чем интересная задача Коммивояжера, возможно, такая старая, как сама философия, а может, как беседы о маслиновой роще. Давайте вернемся в прошлое, так как она была сформулирована с не меньшей точностью еще древними.

Жесткий антиакадемический писатель и активист антидогмы Секст
Эмпирик жил около 1,500 лет перед Юмом и сформулировал проблему индейки с большой точностью. Мы очень мало знаем о нем, мы не знаем, был ли он философом или больше тем, кто переписывал философские тексты авторов, неизвестных нам сегодня. Мы предполагаем, что он жил в Александрии во втором веке нашей эры. Он принадлежал к школе медицины под названием "эмпирическая", поскольку ее практики сомневались в теориях и причинах и полагались на прошлый опыт в качестве руководства в их лечении, хотя, не очень сильно доверяя и ему. Кроме того, они не верили, что анатомия показывала функции тела настолько очевидным образом. Наиболее известным сторонником эмпирической школы был Менодот из Никомедии, который объединил эмпиризм и философский скептицизм и, как было указано, считал медицину искусством, а не "наукой" и отделил ее практику (медицины) от проблем догматической науки. Практика медицины объясняет добавление empiricus ( "эмпирик") к имени Секста.

Секст представил и сформулировал идеи школы скептиков Пиррона, которые были сторонниками некоторых форм интеллектуальной терапии, появившейся в результате возражения убеждения. Вы встречались с вероятностью неблагоприятного события? Не волнуйтесь. Кто знает, оно может оказаться для вас полезным. Сомнение в последствиях чего-то позволит вам оставаться хладнокровными. Скептики-пирронисты были послушными гражданами, которые следовали обычаям и традициям, когда это возможно, но учились систематически подвергать все сомнениям, и таким образом достичь уровня спокойствия. Но консервативны в своих привычках, они были фанатичными своей борьбе против догм.

Среди сохранившихся произведений Секста – диатриба (прим. - резкая критичная речь) с красивым названием Adversos Mathematicos, иногда переводится как «Против Профессоров». Большая ее часть могла бы быть написанной ночью минувшей среды!

Вот где Секст является наиболее интересным для моих идей, так это в его редких сочетаниях философии и принятия решений в своей практике. Он был тем, кто делал, поэтому ученые классики не говорят приятных вещей о нем. Методы эмпирической медицины, опираясь на, казалось бы, бесцельные испытание и ошибку будут иметь ключевое значение для моих идей на счет планирования и прогнозирования, и о том, как извлечь выгоду из Черного Лебедя.

В 1998 году, когда я ушел по собственному желанию, я назвал свою исследовательскую лабораторию и торговую фирму Empirica, не из-за тех же антидогматичных причин, но из-за гораздо более удручающего напоминания, которое продолжалось, по крайней мере, еще четырнадцать веков после работы школы эмпирической медицины, пока медицина не изменилась и, наконец, стала адогматичной, ставящей под подозрение теорию, глубоко скептичной и базирующейся на фактах! Урок? Таков, что осознание проблемы многого не значит, особенно, если в игре участвуют определенные интересы и эгоистичные учреждения.

Альгазель

Третьим из главных мыслителей, кто работал с этой проблемой был Аль-Газали - аробоязычный скептик одиннадцатого столетия на латыне известного, как Альгазель. Его имя для представителей догматической школы было gbabi, по литературному «имбицил», арабская форма, смешнее, чем «идиот» и выразительнее, чем «мракобес». Альгазель написал свое произведение «Против профессоров», критичеки названное Tahafut al falasifa, которое я перевел как «Некомпетенция Филлософии». Оно было написано под влиянием школы под названием falasifah – арабское интеллектуальное учреждение, которое было прямым наследником академии классической философии, которое пыталось примирить ее с исламом через рациональные аргументы.

Критика Альгазеля "научных" знаний возбудила противостояние с Аверроэсом, средневековым философом, который в конечном итоге имел более глубокое влияние, чем любой средневековый мыслитель (на евреев и христиан, хотя не на мусульман). Дебаты между Альгазелем и Аверроэсом, наконец-то, но, к сожалению, были выиграны обеими. В результате многие арабские религиозные мыслители интегрировали и преувеличили скептицизм Альгазеля по поводу научных методов, предпочитая оставить причинные соображения Богу (на самом деле это было расширение его идеи). Запад перенял рационализм Аверроэса, построенный на рационализме Аристотеля, который выжил через аквинских и еврейских философов, которые называли себя Аввероани в течение длительного времени. Многие мыслители в отказе арабов от научного метода обвинили огромного влияние Альгазеля. Он оказался тем, кто подпитывал суфийский мистицизм, в котором верующий стремится вступить в общение с Богом, разрыва любые связи с чем-то земным. Причиной всему этому была проблема Черного Лебедя.

Скептик, Друг Религии

В то время как древние скептики защищали изученное невежество, средневековые скептики, Мусульмане и Христиане, использовали скептицизм как инструмент, который бы позволил избежать то, что сегодня мы называем наукой. Вера в важность проблемы Черного Лебедя, забот об индукции, и скептицизме может сделать некоторые религиозные аргументы более привлекательными, хотя в упрощенной, антиклерикальной, теистической форме. Эта идея доверия вере, без рассуждений, была известна как фидеизм.

Есть традиция скептиков Черных Лебедя, которые нашли утешение в религии, лучше всего она представлена Пьером Бейлем, Франкоговорящим протестантским эрудитом, философом, и богословом, который, будучи сосланным в Голландию, построил обширную философскую архитектуру, связанную со скептицизмом. Письма Бейля значительно повлияли на Юма, представляя ему суть древнего скептицизма.

Католический епископ, который был августейшим членом французской Академии. Пьер-Даниэль Гюэ написал свой Философский «Трактат о Слабостях Человеческого разума» в 1690. Замечательная книга, которая рвется через догмы и восприятие человеком вопросов. Гюэ представляет аргументы против причинной связи, которые являются весьма мощными - он заявляет, например, что любой случай может иметь бесконечность возможных причин.

И Гюэ и Бейль были эрудитами и потратили жизнь на чтение. Гюэ, сделал так, чтобы слуга следовал за ним с книгой, и читал её громко во время приемов пищи и перерывов, таким образом, избегал потерянного времени. Он считался наиболее начитанным человеком своего времени.

Позвольте мне настаивать, что эрудиция важна для меня. Это сигнализирует о подлинном интеллектуальном любопытстве. Это сопровождает открытый ум и желание исследовать идеи других. Прежде всего, эрудит может быть не удовлетворен своим собственным знанием, и такая неудовлетворенность замечательный щит против Платонизмов, упрощений пятиминутного менеджера, или мещанства сверх специализированного ученого. Действительно, ученость без эрудиции может привести к бедствиям.

Не Хочу Быть Индюком

Но продвижение философского скептицизма не совсем миссия этой книги. Если понимание проблемы Черного Лебедя может привести нас к чрезвычайному скептицизму, я буду здесь руководствоваться полной противоположностью. Я интересуюсь делами и истинным эмпиризмом. Так, эта книга не была написана мистиком Суфием, или даже скептиком в древнем или средневековом смысле этого слова, или даже в философском смысле.

Но я практик, чья основная цель состоит не в том, чтобы быть сосунком в вещах, которые нас окружают. Юм был радикально скептическим в философском кабинете, но оставил такие идеи, когда начиналась повседневная жизнь, так как он не мог применить их. Я делаю здесь противоположное: я являюсь скептическим в делах, которые имеют значение для жизни. В некотором смысле, все, о чем я забочусь - принимать решение, не будучи индюком.

Много обывателей спросили меня за прошедшие двадцать лет, "Как Вы, Талеб, переходите через дорогу, с Вашим чрезвычайным осознанием риска?" или заявляли еще более глупое, "Вы просите, чтобы мы не брали на себя рисков".

Я не выступаю за страх перед риском (мы увидим, что я одобряю агрессивный тип взятия риска): все, что я буду показывать Вам в этой книге, как избегать пересекать дорогу вслепую.

Они Хотят Жить в Медиокристане

Я только что представил проблему Черного Лебедя в ее исторической форме: трудность обобщения из доступной информации, или изучение, руководствуясь прошлым.

Вы можете видеть, что чрезвычайно удобно для нас предположить, что мы живем в Медиокристане. Почему? Поскольку это позволяет Вам исключать Черного Неожиданного Лебедя! Проблема Черного Лебедя или не существует или имеет маленькие последствия, если Вы живете в Медиокристане!

Такое предположение волшебно отгоняет проблему индукции. Статистик может покончить с эпистемологией. Но это принятие желаемого за действительное! Мы не живем в Медиокристане, таким образом, Черный Лебедь где-то рядом.

Поскольку мы не можем задвинуть проблему под коврик, мы должны будем рыть глубже. Это не очень трудно и мы может даже извлечь выгоду из этого.

Темы, являющиеся результатом нашей слепоты Черному Лебедю:

a. Мы сосредотачиваемся на предотобранных сегментах замеченного и делаем вывод из этого, о том, что не видим: ошибка подтверждения.
b. Мы дурачим себя историями, которые угождают нашей Платонической жажде: ошибка рассказа.
c. Мы ведем себя, как будто Черный Лебедь не существует: человеческая натура не запрограммирована на Черных Лебедей.
d. То, что мы видим, является не обязательно всем, что есть. История скрывает Черных Лебедей от нас и дает нам ошибочную идею о разногласиях этого события: это - искажение тихого свидетельства.
e. Мы в "туннеле": то есть, мы сосредотачиваемся на нескольких четких источниках неуверенности, в слишком определенном списке Черных Лебедей (за счет чего, другие, не приходят в голову).

Я буду обсуждать каждый из пунктов в следующих пяти главах

Подтверждение может быть очень опасной ошибкой.

Предположим, я сказал Вам, что у меня есть свидетельство, что футбольный игрок. Дж. Симпсон (которого обвиняли в убийстве его жены в 1990-ых) не был преступником. Слушайте, на днях я позавтракал с ним, и он никого не убивал. Я серьезно! Я не видел, чтобы он убил хоть одного единственного человека. Не было ли это подтверждением его невиновности?

Если бы я сказал такую вещь, то Вы конечно назвали бы меня идиотом, вызвали санитаров или возможно даже полицию. Можно было бы подумать, что я провел слишком много времени в трейдерских офисах или в кафе, думая о Черных Лебедях, и что моя логика может представлять непосредственную опасность для общества, а сам я должен быть немедленно заперт.

У Вас была бы та же самая реакция, если бы я сказал Вам, что задремал на путях железной дороги в Нью-Рошелле, Нью-Йорке, и не был убит. Эй, смотрите на меня, я жив и это свидетельствует о том, что ночевки на рельсах надежны.

Смотрите снова на график индейки. Кто-то, кто наблюдал первую тысячу дней индейки сказали бы Вам, и справедливо, что нет никакого свидетельства возможности больших событий, то есть, Черного Лебедя.

Вы, вероятно, перепутаете это утверждение, с утверждением, что есть свидетельство невозможности Черного Лебедя. Даже при том, что это фактически разные понятия, логическое расстояние между этими двумя утверждениями будет казаться очень узким в Вашем уме, так, что легко заменяется одно другим. Через десять дней, если Вам удастся помнить первое утверждение вообще, то Вы будете вероятно, сохранить вторую, неточную версию - что есть доказательство отсутствия Черного Лебедя.

Я называю этот беспорядок ошибкой туда и обратно, так как эти утверждения не являются взаимозаменяемыми.

Такой беспорядок этих двух утверждений есть тривиальная, очень тривиальная (но крайне важная), логическая ошибка. Если мы не сконцентрируемся, мы, вероятно, невольно упростим проблему, потому что наши умы обычно делают так всегда, и нас об этом не спрашивают.

Много людей путают утверждение, "почти все террористы - Мусульмане"
с "почти все Мусульмане - террористы". Предположите, что первое утверждение верно, это, 99 процентов террористов - Мусульмане. Это означало бы это
только приблизительно 0.001 процент Мусульман – террористы. Есть более
чем один миллиард Мусульман и только, скажем, десять тысяч террористов, один террор на сто тысяч. Таким образом, логическая ошибка заставляет Вас (подсознательно) оценивать любого Мусульманина как потенциального террориста.

Читатель мог бы видеть в этой ошибке туда и обратно неровность стереотипные меньшинства в городских областях в Соединенных Штатах. Даже если большинство преступников происходит из этнических подгрупп, большая часть их этнической подгруппы не преступники, но они все еще страдают от дискриминации.

"Я никогда не хотел говорить, что Консерваторы вообще глупы. Я
хотел сказать, что глупые люди вообще Консервативны". Джон Стюарт Милл.

Эта проблема является хронической: если Вы говорите людям что ключ к успеху - не всегда навыки, они думают, что Вы говорите им «никогда не навыки, всегда удача». Наши логически выверенные машины, что мы используем в ежедневной жизни, не сделано для сложной окружающей среды, в которой утверждение изменяется заметно когда его формулировка немного изменена.

Полагайте, что в примитивной окружающей среде нет никакого последовательного различия между утверждениями большинство убийц - дикие животные, и большинство диких животных - убийцы. Есть ошибка, но почти несущественная. Наши статистические интуиции не развиты для среды обитания, в которой эта тонкость может иметь большое значение.

Наши реакции, наш способ мышления, наша интуиция, зависят от контекста, в котором представлен вопрос. Эволюционные психологи ­называют это "областью" объекта или случая. Классная комната – ­одна область; действительность – другая область. Мы реагируем на информацию не на основе логики, но на основе структуры окружающей нас, на то, какой отклик информация находит в нашей социально-эмоциональной системе. Логические проблемы, ­которые мы рассматриваем в классной комнате, можно было бы рассматривать по-другому в повседневной жизни. Действительно, их и рассматривают
по-другому.

Знание, даже когда они точны, не часто приводят к соответствующим действиям, потому что существует тенденция забывать то, что мы знаем. Или забываем, как обработать эти знания должным образом, даже если мы являемся экспертами. Статистики,­ это показали. Они имеют тенденцию оставлять их мозги в классной комнате и совершают большинство тривиальных логически выведенных ошибок, как только они выходят на улицы.

В 1971, психолог Дэнни Каннэман обратился к профессорам статистики со статистическими вопросами, не выраженными как ­статистические вопросы.

Каждый вопрос был подобен следующему (изменим пример для ясности): Предположите, что Вы живете в городе с двумя больницами одна большая, другая маленькая. В этот день 60 процентов рожденных в одной из двух больниц - мальчики. В какой больнице это, вероятно, случится? Много статистиков сделали ошибку (во время случайной беседы) выбрав большую больницу. Фактически же сама основа статистики – это то, что большая выборка, должна быть более устойчивой и менее отклоняться от среднего числа (50 процентов), чем маленькая выборка.

Эти статистики завалили бы свои собственные экзамены. Во время моей работы аналитиком, я посчитал сотни таких серьезных логических ошибок статистиков, которые забыли, что они статистики.

Эта специфика наших выводов и реакций работает в оба направления: некоторые проблемы мы можем понять в их проявлениях, но не в учебниках; другие мы лучше понимаем в теории, чем на практике. Людям может удаться легко решить проблему в социальной ситуации, но когда это представлено как логическая задача, возникает проблема.

У нас есть тенденция использовать различные умственные, так называемые, модули - в различных ситуациях: наш мозг испытывает недостаток в центральном универсальном компьютере, который начинает с логических правил и применяет их одинаково ко всем возможным ­ситуациям.

Мы можем сделать логическую ошибку в действительности, но не в классной комнате. Эта асимметрия лучше всего видима в обнаружении рака. Взять доктора, исследующего пациента на признаки рака; тесты типично делаются на пациентах, которые хотят знать, вылечены ли они или если есть "рецедив". Не выполнимо, в текущем состоянии
технологии исследовать каждую из клеток пациента, таким образом доктор берет образец, просматривая тело с такой большой точностью насколько возможно. Тогда она делает предположение о том, что он не видел рак.

Я был когда-то озадачен, когда доктор сказал мне после обычной проверки рака, "у нас нет свидетельства, что рак есть". "То есть?" – спросил я. "Есть свидетельство, что никакого рака, просмотр отрицателен". Все же рак прошел мимо выборки, доктор!

Акронимом, используемым в медицинской литературе, является НЕБ, который обозначает Никакого Свидетельства Болезни. Нет такой вещи как КОНЕЦ, Свидетельство, что нет болезни. Все же мой опыт, обсуждения этого вопроса с большим количеством докторов, даже теми, кто публикует работы по своим результатам, то, что у многих проскальзывает ошибка «туда и обратно» во время беседы.

Доктора, посреди научного высокомерия 1960-ых, смотрели на молоко матерей как на кое-что примитивное, как будто это могло легко копироваться в их лабораториями. Непонимание, что молоко матерей может включать важные компоненты, которые, возможно, уклонились от их научного понимания, и простой беспорядок отсутствия свидетельства преимущества молока матерей (другой случай Платонизмов "не имеет смысла" кормить грудью, когда мы могли просто использовать бутылки).

Много людей заплатили цену за этот наивный вывод: те, кто не был вскормлен грудью, оказалось рискуют заработать проблемы с здоровьем, включая более высокую вероятность развития определенных типов рака. Должны были быть в молоке матерей и некоторые необходимые питательные вещества, но это все ускользает от нас. Кроме того, отсутствовали плюсы и у матерей, которые не кормят грудью, например, такие как сокращение риска рака молочной железы.

Аналогично с миндалинами: удаление миндалин может привести к более высокому уровню рака горла, но доктора десятилетиями не подозревали что у "бесполезной" ткани могло быть фактическое использование, которое они не обнаруженили.

То же самое с диетическим волокном, найденным во фруктах и овощах: доктора в 1960-ые нашли это бесполезным, потому что они не видели прямого доказательства потребности в нем. Таким образом они создали плохо питающееся поколение. Волокно, это оказывается, действовало, чтобы замедлить поглощение сахара в крови и подверженность кишечного тракта злокачественным образованиям.

Я не говорю здесь, что у докторов не должно быть своих верований, только некоторых видов категорических, закрытых верований нужно избежать. Медицина стала лучше – но, по-прежнему, многого не знает.

Я называю наивным эмпиризмом то, что у нас есть естественная тенденция искать случаи, которые подтверждают нашу историю и наше видение мира - эти случаи всегда легко найти. Увы, но это так! С хорошими инструментами, и дураками вокруг, что-нибудь да легко найдется. Вы берете прошлые случаи, которые подтверждают Ваши теории и Вы рассматриваете их как свидетельство, как доказательство.

Например, дипломат покажет Вам, все что смог, он сделал, остальное было не возможно. Математики попытаются убедить Вас, что их наука всецело полезна для общества, указывая на случаи, где она оказалось полезной, а не те, где была пустой тратой времени. Или, еще хуже, те многочисленные математические заявления, за которые безрезультатно платило общество вследствие очень неэмпирической природы изящных математических теории.

Даже в тестировании гипотезы, мы имеем тенденцию искать случаи, где бы гипотеза подтвердилась. Конечно, мы легко можем найти подтверждение; все мы должны посмотреть, или сделать, чтобы исследование работало на нас. Я могу найти подтверждение практически для чего угодно.

Способ, которым можно найти квалифицированного и аккуратного (вопреки действительности) Лондонского таксиста, заключается, всего лишь в том, чтобы увеличить плату за проезд.

Некоторые люди идут дальше и дают мне примеры событий, которые мы вообще способны к предсказаниям, правда, с небольшим количеством успехом в действительности. Как мы предсказали приземление человека на луне и экономический рост двадцать первого столетия.

Однако заметьте, можно найти много "противосвидетельства" к каждому пункту в этой книге. И кстати, слушайте, вчера я предсказал, что солнце поднимется сегодня, и оно это сделало!

ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ЭМПИРИЗМ

Хорошие новости - есть путь в обход этого наивного эмпиризма. Я говорил, что ряд подтверждающих фактов - не обязательно является доказательством. Наблюдение белых лебедей не подтверждает тот факт, что не существует черных лебедей.

Я знаю, какое утверждение является неправильным, но не обязательно знаю, какое утверждение правильно. Если я вижу черного лебедя, я могу с полной уверенностью сказать, что не все лебеди белые. Если я вижу, что кто-то убивает, тогда я могу быть фактически уверенным то, что он - преступник. Если я не вижу, что он убивает (вижу, что он не убивает), я не могу убедиться, что он невинен.

То же самое относится к обнаружению рака: обнаружение единственной злостной опухоли доказывает, что у Вас есть рак, но отсутствие такого обнаружения не может гарантировать, что рака у Вас нет.

Мы станем ближе к правде, смотря на отрицательные случаи, но не использованием подтверждений! Это вводит в заблуждение, когда строится общее правило на основе наблюдаемых фактов. Вопреки обычной мудрости, совокупность знаний не увеличивается благодаря ряду подтверждающих наблюдений (например: знания индюка).

Но есть некоторые вещи, где я могу остаться скептиком, а есть другие, которые я могу благополучно считать бесспорным. Эта асимметрия очень практична. Это говорит нам, что мы не будем полными скептиками, только полускептиками.

Тонкость действительности - то, что в Вашем принятии решения Вы должны заинтересоваться только одной стороной истории: Вам нужна уверенность в том, есть ли у пациента рак, а не уверенность о том, здоров ли он? В этом случае Вы могли бы быть удовлетворены отрицательным ответом, и это снабдило бы Вас уверенностью, которую Вы ищете?

Так мы можем знать многое из каких-либо данных - но не столько, сколько мы ожидаем. Иногда партия данных может быть бессмысленной; в других случаях одна единственная информация может быть очень значащей. Тысяча дней не может доказать Вашу правоту, но один день может доказать, что Вы действовали неправильно.

Человек, который продвинул идею одностороннего полускептицизма, Сэр Профессор Доктор Карл Поппер. Он пишет нам, "Мы" - эмпирические лица, принимающие решения, основанные на неуверенности - нашей дисциплине, и понимание, как действовать при условиях неполной информации является самой высокой и самой срочной человеческой целью.

Поппер произвел крупномасштабную теорию вокруг этой асимметрии, чтобы различать науку и не науку. Эта идея о асимметрии знания столь нравится практикам, потому что это очевидно для них; это - способ, которым они управляют своим бизнесом.

Намного более сильная и оригинальная идея Поппера - "открытое" общество, тот, которое полагается на скептицизм как на принцип работы, отказываясь и сопротивляясь категорическим истинам. Он обвинял Платона в закрытии наших умов, прибегая к аргументам, которые я описал в Введении. Но самая большая идея Поппера - его способность проникновения в суть относительно фундаментальной, серьезной, и неизлечимой непредсказуемости мира.

Конечно, не настолько легко "сфальсифицировать", то есть, заявить, что кое-что неправильно с полной уверенностью. Недостатки в Вашем методе тестирования могут выдать ошибочное "нет". Доктор, обнаруживающий раковые клетки, мог бы иметь дефектное оборудование, вызывающее оптический обман; или он мог быть экономистом со своей колоколообразной кривой, замаскированным под доктора. Свидетель преступления мог быть пьян.

Но это остается случаем, который Вы знаете, что не является правильным с намного большей уверенностью, чем Вы знаете, что является правильным. Информации не равна в своей важности.

Поппер вводил механизм догадок и опровержений, который работает следующим образом: Вы формулируете (смелую) догадку, и Вы начинаете наблюдение, которое доказало бы, что она неправильна. Это - альтернатива нашему поиску подтверждающих случаев. Если Вы думаете, что задача легка, Вы будете разочарованы небольшими количеством тех людей, у которых есть естественная способность делать это.

Когнитивная психология изучила нашу естественную потребность смотреть только на подтверждения.

Первый эксперимент, который я знаю, провел Питер Кэткарт Уэйсон (Peter Cathcart Wason). Он показал участникам эксперимента три числа (2, 4, 6) и попросил их угадать, по какой закономерности следуют эти числа. Участники должны были называть свои пробные тройки чисел, чтобы узнать, правильно ли они угадали закономерность.

С самого начала многие из них определили эту закономерность как «каждое следующее число увеличивается на 2» или «1х, 2х, 3х». Но так как проверить, подходит ли закономерность, они могли, лишь называя свои пробные тройки, они так и не поняли, что настоящей закономерностью было «любые три восходящие числа». Простая пробная тройка «3, 15, 317» разрушила бы все их теории.

Уэйсон заметил, что испытуемые, сформулировав правило, нацелились на его подтверждение этого вместо того, чтобы пытаться назвать ряд чисел, который был непоследователен с их гипотезой. Испытуемые стойко продолжали делать то, что делали, и искать этому подтверждение.

Этот эксперимент вдохновил на кучу подобных тестов.

Испытуемых попросили узнать человек «экстраверт или нет», якобы для другого эксперимента¬. Когда вопрос поставлен подобным образом, ответ "да" поддержал бы гипотезу, большинство отвечают да, экстраверт.

Но есть исключения. Среди них шахматные гроссмейстеры, фактически всегда сосредоточенны, и в отличии от новичков, не ищут подтверждающие случаи вместо того, чтобы проверять обратным. Но не играйте в шахматы, чтобы стать скептиком. ¬Ученые полагают, что поиск их собственных слабостей, делает их хорошими шахматистами, а не практика шахмат, превращает их в скептиков.

Точно так же Джордж Сорос, делая финансовые ставки, продолжает искать случаи, которые доказали бы неправильность его начальной теории. Это, возможно, является истинной уверенностью в себе: способность смотреть на мир без ¬потребности найти признаки, которые поглаживают твое эго.

Следующий пункт опять таки иллюстрирует нелепость подтверждения. Если Вы полагаете, что наблюдение дополнительного белого лебедя принесет подтверждение, ­что нет никаких черных лебедей, тогда Вы должны также принять утверждение,­ по той же самой логике, что обнаружение красного Пиздрика должно подтвердить, что нет никаких Черных Лебедей.

Мы не настолько наивны, чтобы полагать, что кто-то будет бессмертен, т.к. мы никогда не видели, что он умирает, или что кто-то невинен в убийстве, потому что мы никогда не видели, что он убивает. Проблема наивного обобщения не изводит нас всюду. Но такие черты индуктивного скептицизма имеют тенденцию проявляться в событиях, с которыми мы столкнулись в нашем естественном окружении, делах, в которых мы учились избегать глупого обобщения.

Например, когда детям дарят картину одного члена группы и просят предположить свойства других невидимых участников, они способны к отбору, и способны сделать выводы. Покажите ребенку фотографию кого-то с избыточным весом, и скажите ему, что он - член племени, и просите, чтобы он описал остальную часть населения: он не будет (наиболее вероятно) приходить к заключению, что все члены племени жирные. Но он по-другому ответил бы на обобщения, например по цвету кожи. Если Вы показываете ему людей с темным цветом лица и просите, чтобы он описал их соплеменников, он предположит, что они также имеют темную кожу.

Таким образом, кажется, что мы обеспечены определенным и сложным индуктивным инстинктом, указывающим нам путь. Великий Дэвид Юм считал, что вера это возникает от обычая, что мы обобщаем исключительно из-за жизненного опыта и эмпирического наблюдения. Однако было показано исследованиями младенческого поведения, что мы приходим в этот мир, снабженные умственными машинами, которые вызывают нас способность, выборочно сделать вывод из событий (то есть, выборочно приобрести индуктивное изучение в некоторых областях, но остаться скептический в других).

Таким образом, мы делаем и поступаем так же как наш предок, который дал нам жизнь и начал нашу эволюционную ветвь.

И мы, возможно, изучили неправильные вещи у наших предков. Я о том, что мы, вероятно унаследовали инстинкты, адекватные для выживания в Восточной Африке, где мы по-видимому начинали свой путь. Однако же, инстинкты эти, конечно не могут быть хорошо приспособлены к сильно информационной, и статистически сложной окружающей среде.

Действительно наша окружающая среда более сложна, чем мы (и наши учреждения), кажется, понимаем. Почему? Современный мир, становится Экстремистаном, во власти редких, очень редких событий. Он может поставить Вам Черного Лебедя после тысячи и тысячи белых, таким образом, мы должны отказаться от суждении, к которым мы склонны.

Поскольку, как я сказал в Главе 3, это невозможно - биологически невозможно - чтобы столкнуться с человеком несколько сотен миль высотой, таким образом наши интуиции исключают эти события. Но продажи книги или количество неофициальных встреч это события, которые не могут быть подвергнуты такой резкой критике.

Это такое переплетение факторов, часто совершенно случайных, чтобы признать, что автор является не одаренным. А не будет ли обвала рынка, а война не случится, а проект не безнадежен, а наш партнер с нами, а компания не обанкротится, а аналитик безопасности брокерской фирмы не шарлатан, а сосед не нападёт на нас?

В отдаленном прошлом, люди могли сделать выводы намного более точно и быстро. Кроме того, источники Черных Лебедей сегодня умножились вне измеримости. В примитивной окружающей среде они были ограничены дикими животными, новым врагам, и резким изменениям погоды. Эти события были достаточно повторимы для нас, чтобы получить врожденный страх перед ними.

Этот инстинкт, необходимость сделать выводы быстро, и в "туннеле" (то есть, сосредоточьтесь на небольшом количестве источников неуверенности, или причин из известных Черных Лебедей), остается в нас. Этот инстинкт, он ставит нас в затруднительное положение.

По поводу моего непринятия причин.

Во время спада 2004 года, я посетил конференцию по эстетике и науке в Риме, возможно самое лучшее место для такой встречи, так как все там было проникнуто эстетикой, начиная с чьего-либо личного поведения и тона голоса. Во время обеда, выступающий профессор с университета в южной Италии поприветствовал меня с крайним энтузиазмом. Утром я слышал его страстную презентацию; он был таким харизматичным, таким уверенным и убеждающим, что, даже не понимая о чём идет речь, я чувствовал абсолютное согласие со всем, что говорилось. Я мог только уловить предложение то там, то тут, так как мои знания итальянского лучше проявлялись на вечеринках, нежели на интеллектуальных и научных встречах. В одном из моментов его речи он аж покраснел от злости – таким образом уверяя меня (и аудиторию) в своей явной правоте.

Во время обеда он набросился поздравлять меня за то, что я показал последствия тех причинных связей, преобладающих в мозге человека больше, чем в реальности. Беседа получилась такой оживленной, что мы стали рядом с баром, блокируя других делегатов от еды. Он говорил ударным французским (с помощью рук ), я отвечал на примитивной итальянской (тоже с помощью рук), мы были настолько вовлечены, что другие гости боялись перервать разговор такой важности и живости. Его впечатлила моя предыдущая книга о случайности, как неком виде реакции трейдера на слепоту везения в жизни и на рынках, которая была опубликовали там с музыкальным сопровождением Giocati dal caso.

Я был счастлив, что у меня есть переводчик, разбирающийся в теме еще лучше чем я, и книга нашла некоторых последователей среди итальянской интеллигенции. «Я большой поклонник ваших идей, но я чувствую себя неуважительно. Все это, правдиво говоря, принадлежит и мне тоже, так как вы написали книгу, которую я (почти) планировал написать», - сказал он. «Вы счастливчик; в таком всеобъемлющем виде вы представили эффект случайности в обществе и преувеличение причины - следствия. Вы показали насколько мы глупы, постоянно пытаясь объяснить навыки».

Он остановился, потом добавил спокойным тоном: «Но, mon cher ami(мой дорогой друг – франц.), позвольте мне сказать quelque chose(кое что – франц.)[очень тихо произнося, большим пальцем касаясь указательного и среднего]: если бы вы выросли в протестантском обществе, где людям говорят, что достижения связаны с вознаграждением и индивидуальной ответственности придаётся особое значение, вы никогда бы не видели мир в таком свете. Вам дано было увидеть удачу и отделить причину и следствие из-за своего восточного ортодоксального средиземноморского происхождения». Он использовал французкое «a cause»(причина). И он был настолько убедительным, что на минуту я согласился с его интерпретацией.

Нам нравятся истории, мы любим обобщать, нам нравиться упрощать и т.д., для того чтобы уменьшить измерение вещей. Первая из проблем человеческой природы, которую мы рассмотрим в этой части, только что показана – это то, что я называю «объяснительное заблуждение». (На самом деле это обман, но для большей вежливости я назову это заблуждением). Заблуждение объясняется нашей уязвимостью к чрезмерной интерпретации и склонностью делать из кратких «сырых» рассказов истину.

Заметьте, как мой задумчивый итальянский собеседник, объяснил мою придирчивость к переинтерпретации и к преувеличению причины, ещё даже не видев меня и моей работы, без повода и без причины, прицепившись к обеим как к чему-то отличающемуся от части истории. Он должен был изобрести причину. Больше того, он был неспособен понять ни то, что попал в капкан причинно-следственной связи, ни то, что я понимал это сам. Объяснительное заблуждение обращает внимание на нашу ограниченную возможность смотреть на последовательность фактов без накручивания объяснения к ним, или, с другой стороны, налагая на них логическую связь – стрелку взаимоотношений.

Эта часть, как и предыдущая, разъяснит одну простую проблему, но по-видимому в разных дисциплинах. Проблема заблуждения, версия которой хоть и активно изучается психологами, не настолько «психологична»: вроде как разработанные виды дисциплин скрывают за собой мысль, что все это в большей степени является проблемой информации. Хотя объяснение происходит из старых биологических нужд уменьшить измерения, роботы предполагаемо будут так же подвержены процессу уменьшения. Необходимо, чтобы информация уменьшалась.

Чтобы помочь читателю найти свое место: в изучении проблемы индукции в предыдущей главе мы рассматривали, какой вывод можно бы сделать о невидимом, которое находится за пределами нашей информационной области. Здесь мы смотрим на видимое, лежащее внутри информационной области, и мы наблюдаем искажение в процессе его обработки. Есть много чего сказать по этой теме, но угол, под которым я смотрю, относится к упрощению толкования мира вокруг и его влияния на наше восприятие Черного Лебедя и дикой неопределенности.

РАСКОЛ МОЗГОВ

Выведывание противоречий является волнующей деятельностью. В течение нескольких месяцев, Вы испытайте щекотящую душу сенсацию, что Вы только что вошли в новый мир. После этого новинка исчезает, и Ваши думы возвращаются к обыденным делам. Мир снова уныл.

Для меня одна такая антилогика шла с открытием, что теоретизирование может соответствовать отсутствию деятельности, выбору "по умолчанию". Надо приложить значительное усилие видеть факты (и помнить их), отказывая в суждении и сопротивляясь объяснениям. И эта теоретизирующая болезнь редко находится под нашим контролем: она в значительной степени, анатомическая, часть нашей биологии, так борьба с этим требует борьбы с самим собой. Таким образом, предписания древних скептиков, чтобы отказать в суждении идут против нашей природа.

Попытайтесь быть истинным скептиком относительно Ваших интерпретаций и Вы сотрете сами себя в мгновение ока. Будет также невозможно сопротивляться теоретизированию. (Есть уловки достижения истинного скептицизма; но Вы должны пойти через черный ход, а не участвовать в лобовой атаке на самого себя непосредственно). Даже в анатомической перспективе, для нашего мозга невозможно видеть что-нибудь в сырой форме без некоторой интерпретации. Мы, возможно, даже не всегда ощущаем это.

В эксперименте психологи попросили женщин, выбрать из двенадцати пар чулок нейлона те, что они предпочли. Исследователи спросили женщин о причинах их выборы. Структура, "чувство", и цвет, все это было среди отобранных причин. Ага, но все пары чулок были, фактически, идентичны. Женщины объясняли, что они имееют незначительную модификацию. Это предполагает, что мы лучше разбираемся в объяснении, чем в понимании

Ряд известных экспериментов на мозге пациентов дает нам убеждающий физический факт, есть биологическое свидетельство автоматического аспекта акта интерпретации. То есть в нас есть делающий смысл орган.

Как это обнаружено:
У пациентов с мозговым расколом нет никакой связи между левым и правым полушарием, что препятствует тому, чтобы информация была разделена между этими двумя полушариями головного мозга. Эти пациенты - драгоценности, редкие и неоценимые для исследователей. У Вас буквально есть два различных человека, и Вы можете
общаться с каждым из них отдельно; различия между этими двумя людьми дают Вам некоторый признак о специализации каждого из полушарий.

Это разделение обычно - результат хирургии, как средство лечения более серьезных заболеваний, как серьезная эпилепсия; и нет, ученым в Западных странах (и большинстве Восточных) больше не разрешают сократить человеку мозги на половину, даже если это нужно для преследования знания и мудрости.

Теперь Вы побудили такого человека совершить какое-либо действие - поднять палец, засмеяться, взять в руку веник. Все это Вы сделали, чтобы установить, как он приписывает рассуждение к этому акту (когда фактически Вы-то знаете, что нет никакой причины для всех этих действий, кроме Вашего стимулирования). Если Вы просите правое полушарие, изолированное, выполнить действие, затем спрашиваете у другого полушарие относительно объяснение, пациент неизменно предложит некоторую интерпретацию: "я тут посмотрел на потолок, чтобы ...", "я видел кое-что интересное на стене", или, если Вы спросили бы меня с разделенным надвое мозгом, я предложил бы свое обычное "потому что я родился в греческой ортодоксальной (очень такой ПРАВОСЛАВНОЙ) деревне на севере Ливана," и так далее.

Теперь сделаем противоположное, проинструктируем изолированное левое полушарие, контролирующее правую руку человека, совершить какое либо действие. Спросим у правого полушария, про причины? Вам явно скажут, "я не знаю".

Левое полушарие - то, где язык и вычитание вообще проживают.

Я предупрежу попытки читателя, жаждущего "науки", от попыток построить нервную карту: все, что я пытаюсь показать, является биологическим основанием этой тенденции к причинной связи (к способности объяснить и найти причину), а не ее точное местоположение.

Идея, что левое полушарие мозга, говорит на языке причин и средств, возможно, не настолько точена: левое полушарие более точно назвать местом, где происходит распознавание образов, и оно может говорить на языке причин только потому, что у этого языка есть признак распознавания образов. Другое различие между полушариями то, что правое полушарие имеет дело со всем новым. Оно видит детали и факты, в то время как левое чувствует образцы.

Чтобы видеть иллюстрацию нашей биологической зависимости от истории, рассмотреть следующий эксперимент. Во-первых, читаем это:

A bird in the
the hand is worth
two in the bush

Птица в
Руке поймана
Две в кустарнике

(Русский перевод здесь не нужен. Посмотрите на английский текст.)
Ну что видите что-нибудь необычное (повторюсь, в английском тексте)?

А разгадка-то тут простая. Артикль the написан два раза.

Однако, если бы Вы убили левые полушария людей... Они стали бы более реалистичными - они могут понять лучше и с большим количеством правдоподобия. Их умы становятся лучше при наблюдении объектов непосредственно, они очищены от теорий, рассказов, и предубеждений.

Почему трудно избежать интерпретации? Это является ключевым, мозг часто работает вне нашего понимания. Вы интерпретируете все в значительной степени, поскольку выполняете действие, автоматическое, вне Вашего контроля, как, например дыхание.

Что заставляет нетеоретизирование стоить Вам настолько больше энергии чем теоретизирование? Почему нам легче придумывать причины и объяснить все себе, чем не делать этого? Во-первых, есть непроницаемость деятельности. Большая часть этого находится за пределами нашего понимания: если Вы не знаете, что Вы создаете вывод, теоретизируете, придумываете причину и объяснение, как Вы можете остановить себя, если Вы не остаетесь в непрерывном состоянии боевой готовности? И если Вы должны быть непрерывно следить за этим, это не вызовет ли усталость? Попробуйте в течение дня делать это и увидите.

Лучший способ умереть

Чтобы оценить мощь изложения рассмотрим следующее положение: «Умер король, и умерла королева». Сравните с «Умер король, а потом королева умерла от горя». Это упражнение, представленное писателем-романистом Форстером, показывает различие между простой последовательностью информации и одной частью. Но заметьте такую зацепку: хотя мы и добавили информацию ко второму утверждению, мы эффективно уменьшили его размерность в совокупности.

В любом случае держать в уме второе предложение намного легче и его проще запомнить. Сейчас у нас есть один кусок информации вместо двух. Поскольку мы можем запомнить его с меньшими усилиями, мы также можем передать его другим. Короче, это и есть определение и функция изложения.

Чтобы увидеть, как изложение может привести к ошибке в оценке вероятности, сделайте следующий эксперимент. Дайте кому-то написанную в очень хорошем стиле детективную историю, скажем Агаты Кристи, с множеством персонажей, каждого из которых правдиво можно рассматривать в роли виновного.

Теперь опросите вашу особу на счет возможности каждого персонажа быть убийцей. Пока она не напишет точные суммы процентов по всем подозреваемым, они должно быть сведутся к числу значительно больше, чем 100% (даже больше чем 200% в случае хорошего детектива). Чем лучше автор детектива, тем больше это число.

Воспоминание не очень отдаленных событий

Наша склонность к пониманию, фиксированию изложения и причинной связи – симптомы одной и той же болезни уменьшения размерности. Больше того, как и причинность, изложение имеет хронологическую меру и приводит к ощущению течения времени. Причинность сводит течение времени в одно направление, то же делает изложение.

Но память и вектор времени могут смещаться. Изложение может порочно влиять на воспоминание прошлых событий следующим образом: мы будем склонны намного проще вспоминать те факты из нашего прошлого, которые подходят под рассказ, в то же время мы пренебрегает другими, которые, кажется, не играют причинной роли в этом рассказе.

Общепринятая мудрость говорит, что память – словно серийное записывающее устройство, словно компьютерная дискета. В реальности память динамична, не статична, словно бумага, на которой будет перезаписываться новый текст (его новая версия), благодаря новой появившейся информации. (В замечательном виде парижский поет Шарль Бодлер в 19 веке сравнил нашу память с палимпсестом - пергаментной рукописью, на которой стёрт первоначальный текст и на его месте написан новый).

Память – это более, чем самодостаточная динамическая обновляемая машина: вы вспоминаете тот последний раз, когда вы запомнили событие и, без понимания оного, меняете рассказ при каждом последующем воспоминании.

Таким образом, мы протягиваем воспоминания через линии причинных связей, невольно и бессознательно изменяя их. Мы постоянно переизлагаем прошлые события в свете случившегося, чтобы после того, как эти события случаются сделать логичным то, о чем мы думаем.

С помощью процесса называемого ревербацией запоминание относится к усилению связей при повышении мозговой деятельности в данном секторе мозга – чем больше активной деятельности, тем крепче запоминание. Пока мы верим, что память – это фиксированная, постоянная и взаимосвязана, всё это очень далеко от истины. Что имеет смысл по отношению к полученной информации – так это то, что последующее запоминается намного ярче.

Некоторые из наших воспоминаний мы создаем - было показано уязвимое место судебных разбирательств, то, что большинство людей придумывают истории жестокого обращение с детьми как следствие прослушивания теорий.

Рассказ сумасшедшего

Дальше у нас будет достаточно много способов объяснить прошлые события на свой собственный лад.

Рассмотрим поведение параноиков. Я имел честь работать с коллегами, которые скрывали параноидальные расстройства, проявлявшиеся время от времени. Когда человек достаточно сообразительный, он может поразить вас самыми неестественными, тем не менее, правдоподобными толкованиями самого безобидного наблюдения. Если я скажу им: «Я боюсь этого. …», - ссылаясь на нежелательное состояние вещей, они могут дословно понять и объяснить это, типа я действительно переживаю страх, и это приводит к приступу страха параноика стоящего рядом.

Кто-то победивший такое расстройство может собрать самые незначительные детали и создать продуманную и связанную теорию, почему против него сговорились. И если, скажем, вы соберете вместе десять параноиков, всех с одинаковым видом случайных галлюцинаций, десять из них придумают десять разных, но связанных толкований событий.

Когда мне было около семи, моя учительница показала нам картину, на которой было нарисовано банкет со сборищем нищих французов в Средние Века, организованный одним из их благодетелей, каким-то благородным королём, как я понял. Они держали миски для супа около ртов. Учительница спросила меня, почему они держат свои носы в мисках и я ответил: «Потому, что их не обучили манерам». Она ответила: «Неправильно. Причина в том, что они голодные». Я почувствовал себя глупым, не подумав об этом, но не мог понять, почему одно объяснение лучше, чем другое или, почему каждый из нас не мог ошибиться (в это время не было или было очень мало столового серебра, вот что кажется наиболее вероятным объяснением).

Кроме наших искажений воспринимаемого, существует проблема с логикой, как таковой. Как возможно такое, что кто-то, не имея никакой идеи, способен придерживается идеально звучащих и связанных точек зрения, которые соответствуют наблюдениям и подчиняются конкретному возможному закону логики? Представим, что двое людей имеют не сочетающиеся мысли, которые базируются на одних и тех же данных. Значит ли это, что существуют возможные семейства объяснений и каждое из них может быть одинаково безупречным и подходящим? Конечно, нет. Можно подобрать миллион способов объяснить вещи, но правильное объяснение – уникально, независимо от того пришли мы к нему или нет.

Известный аргумент: логик W. V. Quine показал, что существует род логично построенных толкований и теорий, которые могут быть сопоставимыми с данными последовательностями фактов. Такой вывод должен предупредить нас о том, что полное отсутствие абсурда может быть недостаточным, чтобы сделать что-либо истинным.

Проблема Квина относится к обнаруженной им сложности в переводе утверждений между языками, а проще говоря потому, что любое предложение можно истолковать бесконечно многими способами. (Заметьте, что кто-то, вдаваясь в тонкости, может найти аспект самоотрицания в личных произведениях Квина. Я удивляюсь, почему он ожидает, что мы поймем тот самый важный момент, имея ограниченное количество вариантов.)

Это не значит, что мы не можем рассуждать о причинах; существуют способы уйти от излагаемого заблуждения. Как? Делая гипотезы и проводя эксперименты, или как мы увидим во второй части (увы) используя прогнозирование, которые можно подтвердить на практике*. Психологические эксперименты, о которых я здесь рассуждаю делают так: выбирается население, и делается тест. Результаты должны подтвердиться и в Теннеси, и в Китае, и даже во Франции.

*Такие тесты избегают и ошибки изложения и предвзятость к доказательствам, так как те, кто проводят тесты, вынуждены принимать во внимание как ошибки, так и успехи в своих экспериментах.

Если изложение служит причиной видеть события прошлого более предсказуемыми, ожидаемыми и менее случайными, чем они были на самом деле, тогда мы должны заставить их работать для нас, как лечение от укусов случайности.

К примеру, некоторые из нежелательных событий, таких как автокатастрофа, за которую вы чувствуете непрямую ответственность, которая оставляет плохой затяжной привкус. Вас мучают мысли, что вы принесли боль (или ранение) пассажирам; вам постоянно кажется, что вы могли бы предотвратить инцидент. В вашем уме продолжают прокручиваться альтернативные сценарии с разными вариантами: если б вы не проснулись тремя минутами раньше обычного, вы бы не попали в инцидент. Это не было вашим умыслом навредить пассажирам, но в вашем уме всё ещё посещают угрызения совести и чувство вины.

Люди, связанные с профессиями с большой непредсказуемостью (например, на рынках) могут страдать больше, чем их акции от ядовитого эффекта ударов прошлого: мне следовало бы продать мой пакет, когда он стоил дороже всего; я мог купить эти акции в прошлом году за пенни, и сейчас я мог бы рулить розовым мустангом, и т.д. Если б вы были профессионалами, вы могли бы почувствовать, что вы «сделали ошибку», или хуже - «были сделаны ошибки», когда вы потерпели неудачу, делая одно и тоже - покупая билет выигрышной лотереи вашему инвестору и чувствуя потребность извиниться за свою «безрассудную» инвестиционную стратегию (то есть то, что кажется необдуманным в ретроспективе).

Как же вам избавиться от этого настойчивого сердцебиения? Не пытайтесь с помощью желания не думать об этом: бесспорно это превратится во встречный пожар. Одно подходящее решение – сделать так, чтобы событие случилось с большей неизбежностью.

Эй, имела место граница, за которой бесполезно страдать за происшедшим. Как вам это сделать? Ну, с помощью изложения. Люди, которые тратят 15 минут каждый день, делая записи о их ежедневных трудностях действительно чувствуют себя лучше относительно того, что с ними случилось. Вы меньше чувствуете вину за то, что не смогли избежать каких-то событий; вы чувствуете меньше ответственности за это. Случившиеся события кажутся более взаимосвязанными.

Если вы работаете в высоконапряженных профессиях, связанных с случайностью, как мы видим, вероятнее всего, вы склонны к эффекту выгорания от тех постоянных предугадываний ваших прошлых действий, говоря на языке позже случившегося. Использовать дневник - это самое минимальное, что вы можете сделать в этих обстоятельствах.

Ошибиться с абсолютной точностью

Мы накапливаем искажённую нелюбовь к абстрактному.

Однажды в декабре 2003, когда поймали Саддама Хусейна, Bloomberg News высветил следующий заголовок в 13:01 по Америке: КАЗНАЧЕЙСКИЕ ЦЕННЫЕ БУМАГИ ВЫРОСЛИ; ЗАДЕРЖАНИЕ ХУСЕЙНА НЕ МОЖЕТ СДЕРЖАТЬ ТЕРРОРИЗМ.

Всякий раз, когда рынок меняется, масс-медиа обязаны предоставить «причину». Позже через полчаса, они выпустили новый заголовок. Поскольку казначейские бумаги США укрепились в цене (они колебались весь день, так что ничего особенно в этом не было), Bloomberg News нашли новую причину для падения: поимка Саддама (того же самого). В 13:31 они выпустили следующее сообщение: казначейские ценные бумаги упали; Задержание Хусейна спровоцировало привлечение РИСКОВЫХ АКТИВОВ.

Таким образом, то же самое сообщение (причина) объясняло одно событие и его точную противоположность. Понятно, что такого не может быть; эти два факта не могут быть связанны между собой.

Интересно, возвращаются ли каждое утро журналисты масс-медиа в комнату для медсестёр для очередной дневной дозы допамина (англ. - dopamine), чтобы лучше излагать события? (обратите внимание на иронию: слово dope,которое используется для названия таблеток для спортсменов, чтобы улучшить их исполнительность, имеет одинаковый корень со словом dopamine ).

Это случается постоянно: предлагается причина, чтобы заставить вас проглотить новость и более точно понять суть. После победы какого-то кандидата на выборах вам покажут «причину» недовольства голосовавших. Любая из мыслимых причин может подойти. При этом масс-медиа пойдут на многое, чтобы сделать этот процесс «совершенным», с помощью армии людей, проверяющих факты. Кажется, словно лучше б они ошиблись с абсолютной точностью (на все 100%) (нежели приняли, что они правы только частично, как например авторы басен).

Заметьте, что не имея никакой информации о человеке, с которым вы встретились, вы склонны судит о нём по национальности и происхождению, как по ярким атрибутам (пример итальянского учёного, который сделал заключение обо мне). Откуда мне знать, являются ли эти атрибуты ложными? Я провел собственный эмпирический тест, проверяя насколько много трейдеров, с моим происхождением, пережив ту же самую войну, стали скептичными эмпириками – не больше 65.

Всё эти дела вокруг национальности помогают вам писать хорошие статьи и удовлетворять свою жажду на счёт определения причин событий. Было б неплохо иметь какой-то сайт, где бы были собраны все объяснения происходящих вещей, пока одно из них не станет более очевидным за все, (как например, аргументы на счет эволюции, которые имеют здравый смысл). На самом деле, люди склонны одурачивать себя через самотолкование «национальной принадлежности», что в передовых работах 65 авторов в сфере науки было показано, как полная чушь. («Национальные черты» - хорошая тема для фильмов, она может помочь во многом по теме войны, но существуют ничем не обоснованны

Платонические идеи, например: и англичане, и не англичане глупо верят в английский «национальный темперамент»). Из опыта известно, что пол, социальный класс и профессия считаются лучшими предсказателями чьего-либо поведения, чем национальность (мужчина шведского происхождения имеет большее сходство с мужчиной из Того, нежели та же женщина; философ с Перу имеет большее сходство с философом из Шотландии, чем тот же швейцар; и т.д.).

Чаще всего мы имеем дело с проблемой переизбытка причинно-следственных связей (каузальности) не среди журналистов, а среди населения. Никто бы не заплатил и доллара за совокупность абстрактных статистических воспоминаний скучной лекции в колледже. Мы хотим, чтобы к нам обращались историями, и нет в этом ничего плохого, кроме того, что нам необходимо более тщательно проверять содержит ли история неявные искажения реальности. Может ли такое быть, что выдумка открывает истину, в то время как данные действительности - пристанище для лжецов? Возможно ли, чтобы басни и рассказы были ближе к правде, чем полностью проверенные факты ABC News? Просто пораскиньте в уме, что газеты стараются достать безупречные факты, но делают из них материал так же, как можно бы передать основанные на причинной связи (и знании) впечатления. Есть те, кто просто ищут факты, и те, кто ищут с умом. Увы!

Но нет причин выделять одних лишь журналистов. Академики в сфере излагаемых дисциплин делают то же самое, но приукрашивают всё формальным языком – мы к ним вернемся в 10 главе, где речь пойдет о прогнозировании.

Помимо предоставления (изложения) и причинной связи журналисты и светская интеллигенция, принадлежащие к многообразии кратких фраз не делают мир проще. Вместо этого, они в большинстве случаев неизбежно делают его намного сложнее, чем он есть на самом деле.

В следующий раз, когда вас попросят принять участие в обсуждении событий, случившихся в мире, отвечайте игнорированием и предоставляйте аргументы, которые я предлагал в этой главе, бросая тень сомнения на видимость немедленной причинной связи. О вас будут говорить, что вы «слишком много анализируете» или «вы чересчур сложный человек». Все, что вы будете говорить – это: «Я не знаю!».

Посмотрим, как нарративность (прим. автора перевода: нарратив – это рассказ, изложение, повествование, на русском сложно его абсолютно правильно передать) влияет на наше понимание Черного Лебедя. Нарратив, так же хорошо, как и связанный с ним механизм раздутия фактов сенсаций, может нарушить наше виденье вероятности событий. Рассмотрим следующий эксперимент, который провели Канеман и Тверский, представленные в прошлой главе: профессионалами прогнозировалось событие, их попросили представить будущий сценарий развития и подсчитать вероятности событий.

А. Большое наводнение где-то в Америке, в котором погибло более 1000 человек.

Б. Землетрясение в Калифорнии стало причиной большого наводнения, в котором погибло больше 1000 человек.

Респонденты подсчитали, что первое событие менее вероятно, чем второе. Землетрясение в Калифорнии – причина, представить которую намного проще и в уме кажется. Однако сценарий А вероятен больше, т.к. он включает в себя сценарий B и еще кучу возможных причин, по которым может произойти наводнение.

Подобным образом, если б я спросил вас сколько случаев рака лёгких наиболее вероятно зафиксировать в стране, вы бы сказали какую-то цифру, скажем, полмиллиона. Теперь, если бы я спросил вас то же, но причиной было бы курение , намного вероятнее, что вы дали мне число больше (можно примерно удвоить). Добавляя «причину», вещи становятся намного правдоподобнее и вероятнее. Рак от курения кажется намного вероятнее, чем рак без прилагающей причины – не конкретизированная причина обозначает её отсутствие вообще.

Я вернусь к примеру участка Фостера, но с точки зрения вероятности. Какие из двух утверждений кажутся наиболее вероятнее?

Казалось, что Джоуи удачно женился. Он убил свою жену.

Казалось, что Джоуи удачно женился. Он убил свою жену, чтобы завладеть её наследством.

Второе утверждение на первый взгляд кажется более вероятным, что есть жалкой ошибкой логики, так как первое, будучи более общим, может вмещать больше причин, таких как: он убил жену, потому что был в ярости, потому что она изменяла ему с почтальоном и инструктором по лыжам, потому что его ввели в заблуждение на счёт ее связи с кем-то, занимающимся финансовыми прогнозами. Всё это может привести к отклонениями при принятии решений. Как? Как говорил Пол Словик и его последователи, просто представьте себе, что люди быстрее заплатят за страховку от терроризма, чем за страховку от авиакатастрофы (что более вероятно, чем терроризм).

Черные Лебеди, которых мы себе представляем, обсуждаем и за которые переживаем, не имеют сходства с теми, которых вероятнее всего можно назвать Черными Лебедями. Мы печёмся над ложными «несуществующими» событиями, что и увидим дальше.

Слепота к Черному Лебедю

Первый вопрос на счёт парадокса восприятия Черных Лебедей таков: как случается такое, что некоторые Чёрные Лебеди раздуваются в наших умах, когда тема этой книги такова, что главным образом мы игнорируем Черных Лебедей?

Ответ таков: существуют две разновидности редких событий: а) рассказанные Черные Лебеди, те, которые известны в существующих беседах и те, о которых вы вероятнее всего слышали, и б) те, о которых никто не говорит, так как они за гранью существующей модели, за которые вас посрамят на публике, если вы будете о них рассказывать, потому что они кажутся неправдоподобными.

С осторожностью я могу сказать, что с человеческой природой полностью сочетается тот факт, когда в первом случае сфера влияния Чёрных Лебедей явно переоценена, а во втором случае строго недооценена.

Действительно, те, кто покупает лотерейные билеты, переоценивают свои шансы на выигрыш, так как мысленно представляют потенциальный выигрыш - по сути они полностью слепы к вероятности, потому что относятся одинаково к вероятности «один из тысячи» и «один из миллиона».

Много из эмпирических исследований согласны с этим шаблоном переоценки и недооценки Черных Лебедей. Каннеман и Тверский показали, что люди слишком остро реагируют на последствия с низкой вероятностью, когда вы обсуждаете с ними событие, когда вы делаете так, что они осознают, в чём речь. Если вы кого-то спросите, например: «Какова вероятность погибнуть в авиакатастрофе?» - они завысят её. Между прочим, Словик и его колеги выявили, что в модели страхования существует пренебрежение этими мало вероятными событиями в приобретаемых клиентами страховках. Они назвали это «преимущество страхования от вероятных незначительных потерь » за счёт менее вероятных, но более ощутимых по размеру потерь.

Наконец, после долгих лет поисков эмпирических тестов нашего пренебрежения абстрактного я нашёл исследователей из Израиля, проводящих такие эксперименты. Грэг Баррон и Идо Эрев нашли экспериментальные доказательства того, что агенты переоценивают малые вероятности во время проведения повторных экспериментов, в которых как раз и определяются эти вероятности, когда им не предоставляются соотношения. Если вы достаёте шары с урны с очень маленьким количеством красных и большим количеством чёрных, и если вы без понятия, какое между ними соотношение, то вероятнее всего вы переоцените количество красных шаров. И только тогда вы пересчитываете вероятность своего спорного решения, когда вам известно соотношение шаров, скажем 3% всех - красные.

Я потратил много времени, удивляясь насколько близорукими и краткосрочными мы можем быть и ещё выживать в среде не полностью из Медиокристана. Однажды, смотря на серую птичку, и чувствуя себя на 10 лет моложе, думая о приятном, я сделал вывод и понял следующее. Уважение взрослых во многих обществах может быть видом компенсации за нашу краткосрочную память. Мировой сенат походит от senatus на старой латинской; шейх на арабском обозначает и члена управления элитой, и «старее». Старейшины - это кладези сложного индуктивного обучения, которое включает информацию о редких событиях. Старейшины могут напугать нас историями, из-за чего мы становимся чересчур взволнованными, когда мы думаем о специфичных Черных Лебедях. Я был поражен, когда выяснил, что то же самое происходит и в мире животных: научные исследования показали, что самые старые слонихи в стаде играют роль главного руководителя при редких событиях.

Мы учимся из-за повторения за счёт событий, не случавшихся ранее. События, которые не повторяются – игнорируются, пока не случатся, а потом переоцениваются (ненадолго). После Черного Лебедя, как 11 сентября 2001, люди ожидали, что это обязательно повторится, боялись. Сейчас уже меньше боятся.

Мы склонны думать о конкретных и известных Черных Лебедях, когда на самом деле, единственная природа случайности находится в ее обобщении. Как было сказано в предисловии – это неправильное определения бога.

Экономист Хьюман Минский видит циклы принятия риска в экономике, как следование шаблону: стабильность и отсутствие кризисов способствует принятию рисков, самодовольства и понижает осведомлённость возможных проблем. Потом случается кризис, в результате люди в шоке и боятся инвестировать свои средсьва. Странно, но и Минский со своей школой и часть поклонников посткейнсианства, и их оппоненты, свободолюбивые экономисты австрийской школы имеют одинаковые исследования, которые отвергают то, что первая группа рекомендует правительственные интервенции для уменьшить цикла, в то время как вторая верит в то, что гражданские служащие не должны доверять всем эти вещам. Пока обе школы хотят победить друг друга, они придают особое значение фундаментальной неопределённости и находятся вне политики главных экономических ведомств (хотя и имеют большое количество последователей среди бизнесменов и неакадемических представителей). Без сомнения это сказывается на базовой неопределённости, беспокоящей последователей Платона.

Все тесты с вероятностью, которые я обсуждал в этой секции, важны; они показывают, насколько мы одурачены редкостью Черных Лебедей, но не ролью, которую они играют в совокупности, их вкладом. В предварительном изучении психолог Ден Гольштейн и я предоставили некие данные студентам Лондонской Школы Бизнеса для моделирования двух домов – Медиокристана и Экстремистана. Мы выбрали высокое положение в обществе, авторитет и популярность веб-сайтов в интернете. Субъекты были хорошими для предугадывания роли редких событий в среде типа Медиокристан. Но интуиция студентов подвела их, когда они подошла к изменчивой границе Медиокристана, что и показало отсутствие у нас эффективных навыков интуитивного измерения влияния невидимого, такого как влияние блокбастера на общую совокупность продажей книг. В одном эксперименте они недооценили до 33-х раз эффект редкого события.

Дальше давайте рассмотрим, как это отсутствие понимания абстрактных вещей влияет на нас.

Притяжение сенсационного

Действительно, неопределённая статистическая информация влияет на нас не как анекдот – и не важно насколько утонченная особа. Вот несколько случаев.

В конце 70-х в Италии один ребёнок упал в колодец. Спасательная команда не могла освободить его с дыры и ребёнок стоял в глубине дыры, умоляюще проливая слёзы. Понятно, что вся Италия следила за судьбой ребёнка; вся страна ежеминутно следила за очередным выпуском новостей. Крик ребёнка вызвал у репортеров и спасателей острое чувство вины. Фотография ребенка была на обложках многих журналов и газет, и было сложно прогуливаться по центру Милана, чтобы не вспомнить об обязательствах на счет ребёнка.

Тем временем в Ливане в полном разгаре велась гражданская война с случайными перерывами в конфликте. Даже во всей этой шумихе ливанцы тоже были прикованы к судьбе этого ребёнка. Итальянского ребёнка. Пять миль оттуда люди умирали от войны, жителей ранили бомбы в автомобилях, но судьба итальянского ребёнка оценивалась выше среди интересов населения в христианской части Бейрута. «Посмотрите, какой пикантной стала эта обыденная вещь» - говорили мне. И весь город желал, чтобы его наконец-то спасли.

Как Сталин, который понимал кое-что в делах морали, предположительно сказал: «Одна смерть – это трагедия, а миллион – это статистика». Статистика оставляет в нас безмолвие.

Терроризм убивает, но самый большой убийца остается в обществе, ответственный за смерти около 13 миллионов каждый год. Но терроризм причиняет произвол, который заставляет нас переоценивать вероятность потенциальной террористической атаки и реагировать более жестко, когда это случается. Мы чувствуем урон сделанный одним человек намного дольше, нежели это сделала бы сама природа.

Центральный парк

Вы в самолёте на пути в Нью-Йорк, чтобы провести самый полноценный долгий отпуск. Вы сидите возле человека торгующего страховками, который как продавец постоянно о чём-то рассказывает. Для него, не разговаривать трудное занятие. Он говорит вам, что его кузин (с которым он будет праздновать выходные) работал в адвокатской канторе с кем-то у кого брат-близнец бизнес-партнёра зятя был ограблен и убит в Центральном парке. Действительно, Центральный парк в знаменитом Нью-Йорке. Это было в 1989, если он хорошо запомнил (теперь 2007). Бедной жертве было только 38 и у него была жена с тремя детьми, один из которых имел дефект при рождении и нуждался в специальном лечении в Cornell Medical Center. Три ребёнка, одному из которых был необходим специальный уход, потерял своего отца из-за его необдуманного визита в Центральный парк.

Так что, вероятнее всего вы будете избегать Центрального парка во время своей поездки. Знаете, лучше вам добыть криминальную статистику в интернете или с брошюры, чем услышать случайную информацию из уст несдержанного продавца. Но вы ничего не сделаете. На какое-то время имя Центральный парк будет побуждать во вас мысль об этом бедном, несчастном парне, лежащем на грязной траве. Большое количество статистической информации будет необходимо, чтобы преодолеть ваши сомнения.

Езда на мотоцикле

Подобным образом смерть родственника в аварии с мотоциклом вероятнее всего намного больше повлияет на ваше отношение к мотоциклам, нежели оценка статистических данных. Без напряжения вы могли бы посмотреть статистические данные по этому виду аварий в сети, но просто так они не запечатлеются в уме. Заметьте, что я катаюсь на своей красной Vespa по городу, так как никто из меня окружающих недавно не попадал в аварию – хотя я и понимаю эту проблему логически, я не способен повлиять на это.

Сейчас я не согласен с теми, кто советует использовать рассказывание (нарратив), чтобы принять всё это во внимание. Действительно, наше сознание может привязываться к нашей способности придумывать некоторые типы историй с нами самими. Просто дело в том, что нарратив может быть летальным, если использовать его в неправильных ситуациях.

Краткие пути

Следующее, что я сделаю – пойду за пределы нарратива, чтобы обсудить намного общие особенности мышления и умозаключения, находящиеся за нашей деформирующейся мелочностью. Эти недочёты в умозаключениях были собраны и исследованы мощными традиционными исследователями, представляющими школу называемую Общество Рассудительного Мнения и Принятия Решений (англ. Society of Judgment and Deci­sion Making ) – единственное академическое и профессиональное общество, с гордостью членом которого я являюсь; оно объединяет только тех людей, относительно которых я не напрягаюсь по поводу разговоров за плечами и яростных приступов. Оно ассоциируется с школой Дениела Каннемана , Амоса Тверского и их друзей, таких как Робин Дейвз и Паул Словик. Большинство из участников общества – эмпирические психологи и познавательные учённые, чья методология чётко соотносится с проведением весьма точных, контролированных экспериментов (в стиле физики) с людьми и собиранием результатов того, каким образом реагируют люди, с минимальной теоретизацией. Они ищут закономерности. Заметьте, что эмпирические психологи используют кривую нормального распределения, чтобы измерить ошибки в своих тестовых методах, но также как мы и увидим в главе 15, это одно из редких адекватных применений кривой нормального распределения в общественных науках вследствие природы экспериментов. Мы увидели примерные типы экспериментов раньше в этой главе с наводнением в Калифорнии , для идентификации подтверждаемой предвзятости в главе 5. Эти исследователи изобразили нашу деятельность в (грубую) двойную модель мышления, которую они поделили на «Систему 1» и «Систему 2», или «экспериментальную» и «интеллектуальную». Различие следующее.

Система 1, экспериментальная, не требующая усилий, автоматическая, быстрая, тёмная (мы не знаем о том, что используем именно её), параллельно обрабатываемая процессы и может приспособиться к ошибкам. Это то, что мы называем «интуиция», она делает эти быстрые утончённые действия, что стали популярными под названием «мгновенные» после издания бестселлера Малькольма Гладвела. Система 1 – высоко эмоциональна, строгая, так как очень быстрая. Она производит краткие пути, называемые «эвристическими», что позволяет нам функционировать быстрее и эффективнее. Ден Голдштейн называет эти эвристики «скорые и экономные». Другие отдают предпочтение названию «быстрые и грязные». Сейчас эти краткие пути безусловно действенные, так как они быстрые, но иногда они приводят нас к некоторым ошибкам. Эта главная идея произвела целую школу исследования под названием «метод эвристики* и догадок» (эвристика относится к науке, изучающей краткие пути, догадки, не исключающие ошибок).

*Прим. автора перевода: эвристика, термин происходит от греческого слова "находить" - знание, приобретённое человеком по мере накопления опыта в какой-либо деятельности, т. е. в решении практических задач определённого класса. Более строго - это стратегия выборочного поиска в пространстве состояний, т. е. теоретически не обоснованное правило, позволяющее сократить количество переборов в пространстве поиска. Эвристические методы, в отличие от алгоритмических, не требуют исчерпывающей исходной информации, но не всегда гарантируют успех.

Система 2, интеллектуальная, то, что обычно мы называем «мышлением». Это то, что вы используете в кабинетах, так как оно требует усилий (даже для французов), обоснованная, медленная, логичная, последовательная, прогрессивная и самоосмысленная (мы можете проследовать каждому шагу в своем умозаключении). Она делает меньше ошибок, чем экспериментальная система, и поскольку вы знаете, каким образом выводите результаты, вы можете восстанавливать свои шаги и корректировать их подходящим образом.

Большинство наших ошибок в умозаключениях походят от использования Системы 1, когда на самом деле мы думаем, что используем Систему 2; это показывает систему 1 в работе. Как? Поскольку мы действуем без осмысления и самоанализа, главной чертой Системы 1 является наше отсутствие понимания её использования!

Вспомните ошибку зацикления, нашей тенденции спутывать «отсутствие доказательств Черных Лебедей» с «доказательством, что это НЕ Черный Лебедь»; это показывает систему 1 в работе. Нужно приложить усилие (система 2), чтобы аннулировать вашу прошлую реакцию. Несомненно, Мать Природа заставляет вас использовать систему 1 во избежание проблем, например, вы не будете сидеть и размышлять нападает ли на вас тигр, или это просто оптическая иллюзия. Вы убегаете немедленно, прежде чем «осознаете» присутствие тигра.

Предполагается, что должно быть эмоции – это оружие Системы 1, которое она использует, чтобы направлять и принуждать нас действовать быстро. Она способствует избеганию рисков намного эффективнее, чем наша познавательная система. Действительно, нейробиологи, изучив систему эмоций, показали, каким образом происходит реагирование на опасность перед тем, как мы сознательно поймём её – мы чувствуем страх и начинаем реагировать за несколько миллисекунд перед тем, как встречаем змею.

Большинство проблем в природе человека кроется в нашей неспособности использовать Систему 2 или когда мы делаем это с помощью длинного временного отрезка, хотя не беря для этого отпуск. В добавку, часто мы просто забываем её использовать.

Заметьте, что нейробиологи грубо разделили Системы 1 и 2, за исключением того, что они функционируют среди анатомических линий. Их разделение определяет отличия между частями мозга, кортикальной частью, которую мы используем для мышления и отделяющей нас от животных, и быстрореагирующей лимбичной системой, как центром эмоций, который функционирует так же, как и у других видов животных.

Как скептический эмпирик, я не хочу быть индюком и фокусироваться только на специфических участках мозга, так как мы недостаточно хорошо понимаем функции мозга. Некоторые люди пытаются дать определение некоторым вещам, таким как ,например, невральному соотношению по принятия решений, или более агрессивно, скажем, невральная основа памяти. Мозг может быть более сложной машиной, чем мы себе думаем; его анатомия частенько одурачивала нас в прошлом. Однако мы можем оценить регулярные процессы через оценки и комплексные эксперименты, например, как реагируют люди при определённых обстоятельствах, и можем анализировать то, что наблюдаем.

Для примера, чтобы оправдать скептицизм по поводу того, что он полагается на нейробиологию и доказывает идеи эмпирической школы медицины, к которой принадлежал Секстус, давайте рассмотрим умственные способности птиц. Я читал в разных текстах, что кортикальный слой – это то, чем «думают» птицы, и создания с большим количеством кортикального слоя имеют умственные способности лучше; у нас людей самое большое количество кортекса; уступают нам менеджеры банков, дельфины и двоюродный брат – обезьяна. Оказывается, что некоторые птицы, например попугаи, имеют высокий уровень умственных способностей, примерно, как у дельфинов, но эти способности взаимосвязаны с другим участком мозга – гиперстриатумом. Так что нейробиология со своим именем «точной науки» иногда (но не всегда) может одурачить (ввести) вас в Платонические, упрощённые утверждения.

Я изумлён, что «эмпирики», скептичные на счёт связей между анатомией и функцией, имели такое понимание сути вопроса, и нечему удивляться, что их школа становила очень маленькую часть в интеллектуальной истории. Как скептичный эмпирик я отдаю предпочтения экспериментам эмпирической психологии, перед МРТ, основанных на теории нейробиологов, даже если первое кажется менее «научным» для общественности.

Как избежать нарративного заблуждения

Завершу я тем, что наше непонимание Черного Лебедя зачастую может быть отнесено к использованию Системы 1, то есть – рассказывания, и сенсационного - так же как и эмоционального - которое навязывается нам неправильной картой вероятности событий. На основе обыденности мы недостаточно интроспективны, чтобы осознать, что мы понимаем происходящее вокруг немножко меньше, чем с помощью подтверждённого спокойного созерцания нашего опыта. Также мы склонны забувать о понятии Черный Лебедь сразу же после того, как оно случается (поскольку выглядит оно чем-то абстрактным для нас), и фокусируясь предпочтительнее на точных и ярких событиях, которые легко понять в уме. Мы видим Черных Лебедей, как что-то неправильное.

Позвольте привнести во всё это Медиокристан. В Медиокристане рассказывание кажется работает, прошлое вероятнее всего будет приводить к тому, что из него следует. Но не в Экстремистане, где нет никаких повторений, и где вам необходимо держать в уме подозрение подлого прошлого и избегать простого и очевидного рассказывания (нарратива).

Имея это, я жил в значительной степени с отсутствием информации, частенько я чувствовал, что я житель другой планеты, не такой как мои коллеги, что иногда может быть чрезвычайно больно. Словно у них вирусы, контролирующие их умы, что препятствуют им видеть вещи впереди себя – Черного Лебедя за углом.

Чтобы избежать болезни нарративного заблуждения нужно отдавать предпочтение экспериментам над рассказыванием, опыту перед историей клиническим знаниями перед теорией. Понятно, что газеты не могу проводить опытов, но они могут выбирать один источник вместо другого – существует много эмпирических исследований, от которых можно отталкиваться – как делаю в этой книге я. Быть эмпириком – не значит руководить лабораторией на таком основании: именно образ мышления – то, что отбирает некоторый вид знаний перед другими. Я не запрещаю себе использовать слово «причина», но причины, о которых я говорю, - это или только спекуляции(предоставлены как таковы), или или результаты экспериментов, не историй. Другой подход – предсказывать и вести счёт этим предсказаниям.

И наконец, существует способ использовать нарратив, но с хорошей целью. Только диамант может расколоть диамант; мы можем использовать свои способности, чтобы убеждать, имея историю с правильным сообщением, что кажись и делают рассказчики.

К этому времени мы обсудили два внутренних механизмы, кроющихся за нашей слепотой к Черным Лебедям, подтверждающей предвзятости и нарративном заблуждении. В следующей главе мы рассмотрим внешние механизмы: недостаток в методе восприятия и интерпретации зарегистрированных событий, и недостаток в том, каким образом мы влияем на них.

Человеческая натура, Счастье, и Неравномерные Выплаты

Позвольте мне выделить главную идею с помощью того, что исследователи называют гедоническое счастье­.

Получить 1 миллион $ за год, но ничего не получать в предшествующие девять лет?
Это не приносят то же самое удовольствие как равномерно распределенное получение за тот же самый период, то есть, 100 000 $ каждый год в течение десяти лет подряд.
Фактически, Ваше счастье зависит больше от числа положительных чувств, что психологи называют "положительный аффект", чем от их интенсивности.

Так, чтобы иметь приятную жизнь Вы должны распространить эти маленькие "аффекты" через время так равномерно, как это возможно. Много небольших хороших новостей предпочтительнее одной единственной большой новости. К сожалению, может быть еще хуже для Вас, получить 10 миллионов $, затем отдать назад девять, чем не получать ничего вообще!

Природа Мать создала нас, получать удовольствие из спокойного течения приятных маленьких, но частых, наград. Наше главное удовлетворение в течение тысяч лет вошло в форме пищи и воды, и что, мы нуждаемся в них устойчиво, и мы быстро достигаем насыщенности.

Проблема, конечно, состоит в том, что мы не живем в окружающей среде где
результаты поставляются в устойчивых равномерных порциях, ведь Черные Лебяди доминируют над большой частью истории человечества. Неудачно, что правильная стратегия нашего поведения, возможно, не предполагает внутренние награды и положительную обратную связь.

Та же самая хуета, наоборот, относится к нашему несчастью. Лучше событие причиняющее Вашу боль в краткий период, а не длинный-длинный период разных проблем.

Те, кто говорит о книгах как о предметах потребления, ошибаются, как и те, у кого много знакомых, и мало настоящих друзей. Роман, который Вы любите, напоминает друга. Вы прочитайте его и перечитайте, узнавая его еще лучше. Как друг, Вы принимаете его, Вы не судите его.

Евгения однажды даже вышла на школьном уроке из класса, потому что учитель проанализировал ту книгу и таким образом, что нарушил ее внутреннее представление о ней. Как человек, не сидит и не слушает, как кто-то выливает дерьмо на ваших друзей. Евгения была упрямой школьницей.

Эта книга, которую она считала другом: "Татарская пустыня", Дино Буццати, роман, который был известен в Италии и Франции во время ее детства, но что, странно, никто, кого она знает в Америке, не услышал о ней…

Евгения столкнулась с «Пустыней», когда ей было тринадцать, в загородном доме ее родителях в маленькой деревне двести километров от Парижа.

Опьяненный Надеждой

Джованни Дрого. Он только что закончил ¬военное училище в звании младшего лейтенанта, и активная жизнь – вот что его ждет. Но все происходит не так, как он планировал: его на четыре года назначают в отдаленную заставу, крепость Бастиани, защищающую страну от Татар, которые могли бы напасть со стороны пустыни. Крепость расположена несколько дней от города; там
нет ни одно из социальных движений, что человек в его возрасте мог бы с нетерпением ждать. Дрого думает что его назначение в застава - временная служба, а более привлекательные предложения еще представятся.

Он обнаруживает лазейку, способ быть переведенным уже после четырех месяцев службы. Он решает использовать лазейку. В самую последнюю минуту, однако, он смотрит на пустыню из окна медицинского офиса и решает продлить свое пребывание.

Кое-что в стенах форта и тихого пейзажа поймало его в ловушку. Ожидание нападавших, большого сражения с свирепыми татарами, постепенно становится единственной причиной его существования. Вся атмосфера форта - ожидание. Другие мужчины проводят свое время смотря на горизонт и ожидая большого вражеского нападения. Они столь сосредоточены, что в редких случаях они могут обнаружить самое незначащее беспризорное животное, которое появляется на краю пустыни.

Достаточно уверенно, Дрого тратит остальную часть его жизни, продляя свое пребывание, во власти идеи, что однажды, от отдаленных холмов, нападавшие, в конечном счете появятся и помогут ему добиться желаемого.

В конце романа мы видим, что Drogo умирает в придорожной гостинице как раз в тот момент, когда случай, которого он ждал вся свою жизнь, происходит. Он пропустил его.

Сладкая Ловушка Ожидания

Евгения прочитала «Пустыню» в стародавние времена, и она даже изучила для этого Итальянский язык (и возможно, поэтому вышла замуж за Итальянца), и таким образом прочитала книгу в оригинале. И все же она никогда могла найти сил, чтобы перечитать болезненное окончание.

Я говорил о Черном Лебеде как о важном случае, который не ожидаем, однако случается. Но рассмотрите противоположность: редкий неожиданный случай и Вы ужасно хотите, чтобы он случился. Дрого одержим и ослеплен возможностью маловероятного случая; его редкое возникновение – смысл его жизни.

Действительно, "Бойтесь своих желаний, ибо они могут исполниться": вы, возможно, была более счастливой перед Черным Лебедем, чем после.

Один из признаков Черного Лебедя - асимметрия в последствиях - или положительных или отрицательных. Для Дрого последствия: потраченные на ожидание тридцать пять лет жизни в надежде на несколько часов славы. И он пропустил это редкое событие, главное в его судьбе.

Когда Вам Нужна Крепость

Отметьте, что не было никакого богатого родственника в социальной сети Дрого. Он был удачлив, имел компаньонов в своей миссии. Он был членом сообщества в воротах пустыни, которое пристально смотрело вместе на горизонт. Дрого имел преимущество в общении с равными и в отсутствии социального контакта с другими, вне сообщества.

Мы являемся животными, заинтересованными в наших непосредственных соседях, нам важно их мнение. То есть нас не волнует мнение абстрактных людей, потому что мы не сталкиваемся с ними в лифтах и не вступаем с ними в зрительный контакт.

Это может быть банально, но мы нуждаемся в других для многих вещей, но мы нуждаемся в них намного больше, чем мы думаем, особенно для того, чтобы получить достоинство и уважение. Действительно, у нас есть очень немного исторических свидетельств людей, которые достигли чего-нибудь экстраординарного без такого признания окружения - но у нас есть свобода к выбору нашего окружения.

Если мы смотрим на историю идей, мы видим школы мысли, иногда формирующие необычную работу, непопулярную вне школы. Вы слышите о Стоиках, Академических Скептиках, Циниках, Сюрреалистах, Дадаистах, анархистах, хиппи, фундаменталистах. Школа поощряет кого-то с необычными идеями с отдаленной возможностью выплаты найти компанию и создайть микромир, изолированный от других.

Члены группы могут быть подвергнуты остракизму вместе – что намного лучше, чем быть подвергнутым остракизму в одиночку.

Если Вы участвуете в зависимой от Черного Лебедя деятельности, лучше быть частью группы.

Ну давайте разделим мир, опять же на две категории. Некоторые люди походят на индеек, не знают о большом событии, и не готовы к нему, другие, наоборот, ждут события, наступление которого очень удивило бы всех.

В одной стратегии вы ставите состояние, чтобы выиграть доллары, в другой доллары, чтобы возможно когда-нибудь выиграть состояние. В одной ставите на то, что Черный Лебедь произойдет, а в другой, что никогда не случится. Это две стратегии, требующие совершенно различного мышления.

Летом 1982 года большие американские банки потеряли столько, сколько они до этого заработали, и больше…

Некоторые вещи, находящиеся в Экстремистане, чрезвычайно опасны, но все оценщики рисков думают, что это - фигня и, никогда такого не случится.

История утонувших верующих

Больше 2000 лет тому римский оратор, писатель, мыслитель, стоик, политический деятель и добродетель Марк Цицерон рассказал такую историю.

Одному человеку по имени Диагор, который не верил в Бога, показали дощечку, на которой были нарисованы портреты молящихся верующих, выживших после кораблекрушения. Подтекст был таков: молитва охраняет от утопления. Диагор спросил: «А где портреты тех, кто молился, но утонул?» Утонувшие верующие, будучи мертвыми, столкнулись бы с невозможностью поделиться своим опытом с дна моря. Это может одурачить случайного наблюдателя и заставить его поверить в чудеса.

Мы называем эту проблему: проблема молчаливого (скрытого) доказательства. Идея проста, могуча и универсальна. В то время, как большинство мыслителей пытаются превзойти тех, кто был ПЕРЕД ними, Цицерон пытается превзойти едва ли не всех мыслителей-эмпириков, которые придут ПОСЛЕ него аж до недавних пор.

Позднее, мой герой из героев эссеист Монтель Мишель и эмпирик Френсис Бэкон упоминали одну мысль в своих работах применяя ее к системе фальшивых знаний. «И таковой является дорога всех суеверий, то ли в астрологии, мечтах, предзнаменованиях, предсказаниях и т.д.», писал Бэкон в «Новом Органоне». Но проблема в том, что если они не навязываются нам постоянно или не встроены в наш способ мышления, то эти чудесные наблюдения быстро забываются.

Скрытое доказательство наполняет все, что связанно с понятием ИСТОРИИ. Относительно истории я не подразумеваю просто тупо изучаемые книги по теме истории (с картинками в стиле Ренессанс для привлечения покупателей). История, я повторю, - это ЛЮБАЯ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ СОБЫТИЙ, которую можно отследить.

Эта склонность налагается и на определение факторов, приводящих к успешности идей и религий, на иллюзию обладания навыками во многих профессиях, на успех в актерском деле, на естественные дебаты против подготовленных, на ошибки в использовании доказательств в судах, на иллюзию «логичности» истории и, конечно, более жестко, на наше восприятии природы экстремальных событий.

Вы находитесь в комнате, слушая кого-то самодостаточного, обладающего чувством собственного достоинства и скучного (но глупого), одетого в жакет (белая рубашка, галстук в горошинку), пышно выступая на протяжении двух часов с лекцией по теории истории. Вас уже тошнит от этой тоски, так как итак понятно, о чем говорится, но вы слышите такие имена как Гегель, Фихте, Маркс, Платон, Геродот, Карр, Фукуяма, Шмукуяма, Трукуяма. Он кажется умным и широко эрудированым, уверяя, что не упустив ничего, вы поймете именно его подход: "постмарксистский", "постдиалектический" или "постлюбой", неважно какой. Потом вы понимаете, что большинство того, о чем он говорит, оказывается небольшой зримой иллюзией. Но всё равно ничего не изменится: он вложил столько усилий во всё это, что даже если вы и попытаетесь опровергнуть его, то он просто закидает вас еще большим количеством имён.

Очень просто не глядеть на кладбище во время придумывания теории истории. Но проблема не просто в истории. Проблема в том, каким образом мы создаем и объединяем небольшие части и факты в одну последовательность. Назовем это искажение «предубежденностью», то есть различием между тем, что ты видишь, и тем, что на самом деле. Под предубежденностью я понимаю постоянную ошибку, наблюдаемую в явлениях в большей или меньшей степени словно шкала, которая точно показывает пару фунтов больше или меньше, в отличии от того, что на самом деле, или видео камера, которая добавляет пару складочек к вашей талии. Эту предубежденность открывалась в разное время в прошлом веке в разных дисциплинах, и зачастую ее быстро забывали (как проницательность Цицерона, например). Подобно тому, как утонувшие в кораблекрушении не могут написать историю того, что с ними случилось (для этого лучше все-таки быть живым), подобное происходит с неудачниками-историками( с людьми или идеями).

Удивительно, что историки и другие ученые-гуманитарии, которым нужно понимать скрытые доказательства наиболее явно, кажется не знают как это назвать (и я сильно искал). Что касается журналистов, вот они несут чепуху! Они - производственные создатели перекручивания.

Термин "предубеждение" также обозначает изначальную суть вещей, которую можно бы потенциально подсчитать: вы способны вычислить размер искажений и сделать корректировку, учитывая и умерших, и оставшихся в живых, а не только последних. Скрытое доказательство - это то, что "используют" события, чтобы скрыть свои собственные случайности, особенно такие как Черные Лебеди.

Франсис Бэкон - интересный и уважаемый человек во многих отношениях. Он утаивал глубоко укоренившуюся скептическую, не академическую, антидогматичную и абсолютно эмпирическую природу вещей, которая для некоторых одержимых скептиков-эмпириков, как сам автор, является качеством, которое практически невозможно найти в мыслительном бизнесе. (Любой может скептически относиться к чему-либо; любой ученый может быть чересчур эмпириком; вся эта суровость исходит из сочетания скептицизма и эмпиризма, понять которые трудно.) Проблема заключается в том, что его эмпиризм требовал от нас подтверждения, а не опровержения. Таким образом он представил "проблему подтверждения", того отвратительного подтверждения, которое порождает Черного Лебедя.