Как это ни странно, но выдвинутая мной идея остановки экономического роста вызвала у читателей гораздо меньше споров, чем я ожидал. Как и идея, что человеческие потребности в развитых странах в основном уже удовлетворяются на достаточном уровне и сегодня мы почти на максимуме. Такое ощущение, что я просто назвал своими словами то, что все и так чувствовали. Но осталось много вопросов о конкретном содержании этого процесса и о пересмотре своего отношения к некоторым реалиям типа капитализма, безработицы и т. д.

И для начала я решил проверить «алгеброй гармонию», выяснить, подтверждается ли логика экономического перехода (ЭП) статистикой мировой экономики.

Подтверждение основных гипотез

Я буду использовать статистику Мирового банка, который так удобно разделил страны по уровню дохода на три группы — бедные, со средним доходом (или развивающиеся) и богатые. Вот как выглядит картинка современного мира (2007 предкризисный год, последний год эпохи роста).

1. Бедные страны. Это 40 стран со средним годовым доходом на душу населения $1100 (по паритету покупательной способности, ППС). Здесь живет 12% населения мира и производится 1% мирового ВВП (тоже по ППС). Их роль в мировой экономике почти нулевая.

2. Развивающиеся страны. Это около сотни стран с доходом $5700 на человека в год. 71% населения и 40% мирового ВВП.

3. Богатые страны. 69 стран. Это «золотой миллиард» — около 1,1 млрд человек, или 17% населения, с доходом $36,3 тысячи/чел. 60% мирового ВВП.

Из богатых выделим действительно развитые страны — члены Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР, или OECD). Это всего 30 стран практически с теми же характеристиками, так как здесь живет 9/10 населения богатых стран. Оставшиеся 39 богатых стран — это небольшие страны — экспортеры нефти типа Кувейта, Саудовской Аравии или ОАЭ, офшоры типа островов Мэн или Каймановых либо совмещающие функции офшора с туризмом, как Карибские острова или Кипр.

По демографии все эти страны четко выстроились в линию с уменьшением темпов прироста населения (2,2%, 1,1%, 0,7%, 0,7% в год). Так что и факт демографического перехода, и обратная зависимость демографии от уровня доходов населения вполне подтверждаются. Интересно, что к уровню развития страны это не имеет отношения — были бы деньги, неважно откуда.

Темпы роста ВВП развивающихся стран втрое выше, чем у богатых (8,9% против 2,7% в год). Это подтверждает гипотезу об экономическом переходе.

А что бедные страны? Они во многом в стороне от мировых трендов. Да, они растут сейчас быстрее, чем богатые, но медленнее, чем развивающиеся. Они еще не выстроили модель догоняющего роста. Главная их проблема — качество экономического управления.

Источники роста

В чем секрет быстрого роста развивающихся стран? Есть два очевидных источника.

1. Инвестиции. Доля инвестиций в ВВП развивающихся стран — 29%, а в богатых — 21% (за два года кризиса инвестиции развивающихся стран остались на том же уровне, а вот в богатых странах они упали до 17% ВВП). При этом, напомню, в богатых странах нужно существенно больше инвестиций на поддержание капитала в силу большего размера самого накопленного капитала.

2. Заниженный курс национальной валюты. В качестве оценки «заниженности» я буду использовать сальдо торгового баланса — ведь в конце концов именно для этого курс и занижается. Развивающиеся страны имеют профицит 4,1% к ВВП, а развитые — дефицит в 1,7% к ВВП (именно развитые, так как к просто богатым относятся страны-экспортеры нефти с сильно профицитными балансами, здесь они исключены). Мировой торговый дисбаланс составляет примерно полтриллиона долларов ежегодно. И вектор однозначен: торговая экспансия развивающихся стран на рынки развитых и бедных стран. Расчеты по паритету покупательной способности (ППС или PPP) Мирового банка показывают, что курсы валют развивающихся стран занижены вдвое, а богатых — находятся примерно на уровне доллара.

Фактически дисбаланс мировой торговли означает, что развитые страны отдают свой экономический рост развивающимся ради роста потребления своего населения.

Эти два фактора усиливают друг друга. Инвестиции идут в экспортные отрасли экономики и способствуют профициту торгового баланса. Заниженный курс нацвалюты привлекает капиталы, удешевляя производство в развивающихся странах. Что увеличивает внешние и внутренние инвестиции в стране.

Привлечение инвестиций должно было бы уравновесить торговый баланс и поднять курс, но и тут нашелся выход — отдавать внешние долги и копить внешние резервы страны, не давая укрепиться нацвалюте. Так, если внешние резервы развивающихся стран в момент долгового кризиса конца 1980-х годов составляли 14% их внешних долгов (они имели $1 на $7 своего долга), то в 2006 году эти страны вылезли из долгов и к 2009-му их резервы достигли 140% к долгу. То есть развивающиеся страны теперь еще и кредитуют богатых (доллар, евро, иена, фунт) для покупки своих товаров. Кризис только усилил эту тенденцию. То, что должно было выравнивать торговый баланс, наоборот, теперь способствует увеличению дисбаланса.

Принципиально важно для логики ЭП, что развивающиеся страны растут быстрее не потому, что у них много природных ресурсов, а богатые останавливаются в росте не потому, что уперлись в ресурсные ограничения. Нет, мировая торговля снимает все эти ограничения. Разница в скорости роста зависит только от экономической модели этих стран.

Ну и еще, конечно, от исторических случайностей: каждая страна уникальна, тут нельзя поставить, как в точных науках, повторяющийся эксперимент.

Еще одно замечание. Помощь бедным странам не идет впрок с точки зрения развития, так как завышает курсы их нацвалют и тормозит экономический рост. И, конечно, развитые страны никогда не стали бы рекомендовать развивающимся занижать валютные курсы (сколько США борются с занижением курса китайского юаня!). Их рекомендации всегда прямо противоположны. А росту доли инвестиций в ВВП никогда не придавалось особого значения в рекомендациях МВФ и Мирового банка, их «конек» — макроэкономическая стабильность, которая как бы сама по себе «невидимой рукой рынка» вытащит страну к росту.

Можно сказать даже так: развивающиеся страны растут вопреки рекомендациям развитых, а экономическая помощь беднейшим странам со стороны развитых тормозит их рост.

В очередной раз открываем старые истины: что важнее голодающему — рыбка или удочка. А вот советы не нужны: сытый голодного не разумеет.

Это происходит не по злой воле развитых стран, а, наоборот, из-за их желания помочь. Просто экономические рецепты, работающие в развитых странах, совершенно по-другому работают в развивающихся. И после азиатского кризиса 1997 года (аукнувшегося российским дефолтом 1998-го) это частично признают даже мировые финансовые организации, такие как МВФ.

Антиподы: США и Китай

Все эти закономерности становятся еще очевиднее при рассмотрении конкретных случаев. И вот лидеры развитого и развивающегося мира — США и Китай.

В США прирост населения 1% в год, а ВВП — 2—3%. В Китае рост населения — 0,5%, ВВП — больше 10%. А вот доход на душу населения в Китае ниже в восемь раз (по ППС). Все логично, но демография тут явно перевернута. Почему?

В США высокий демографический рост (на уровне развивающихся стран) связан с большой иммиграцией из Латинской Америки с высокой рождаемостью в этих семьях, а также с «американской мечтой» — свой дом. В доме и на участке земли больше места для детей, чем в городской квартире, возможно, поэтому и выше рождаемость. Демографический переход (ДП) в США еще не завершен. А вот ЭП практически завершен.

В Китае — наоборот. Жесткая госполитика ограничения рождаемости (один ребенок на семью) резко снизила естественный прирост населения, который еще 40 лет назад был 2,5—3% в год. ДП, очевидно, завершен. А вот экономическая модель быстроразвивающейся страны не поменялась — наоборот, она усилилась. Что логично: Китаю еще долго догонять США по доходу на душу населения.

И абсолютно логично выглядят экономические модели этих стран:

1. Инвестиции. США — 19% ВВП. Китай — 41%. Разрыв в два раза. (После двух лет кризиса в США инвестиции упали до 14%, а в Китае выросли до 48%. Разрыв в три раза, и это при падении ВВП в США и росте его в Китае.)

2.Торговый баланс. США — дефицит почти 6% ВВП, Китай — профицит 9%. (После двух лет кризиса импорт в США упал почти на полтриллиона долларов и дефицит торгового баланса сократился до 4%. В Китае уровень экспорта сохранился, но вот резко вырос импорт — тоже на полтриллиона — и сам ВВП, поэтому профицит торгового баланса упал до 5%.)

Как видим, суть экономических моделей ориентации на потребление или на быстрое развитие здесь выражена еще более ярко и четко, чем в агрегированных мировых показателях.

1970-е годы: были когда-то и мы рысаками

А что было тогда, когда нынешние развитые страны были по уровню доходов как нынешние развивающиеся? Было это в начале 1970-х, 40 лет назад.

Тогда развитыестраны имели прирост населения около1%. ВВП рос на 4—6% в год (за исключением периодов рецессий). Доля инвестиций в ВВП была 25—26%, и они имели положительный торговый баланс.

Очень напоминает нынешние развивающиеся страны. За тем исключением, что сегодня развивающиеся страны заметно резвее растут за счет того, что показатели инвестиций и торгового баланса у них лучше.

А вот разрыв между развивающимися и бедными странами был в 1970-е годы совсем невелик. По уровню дохода они отличались всего в два раза, и население в них росло одинаково быстро — около 2,5% в год. Однако они уже имели значительную разницу в темпах роста ВВП (5—7% и 2—4%) за счет, в первую очередь, разницы в инвестициях (соответственно 22% и 12%).

Показатель в 12% инвестиций в ВВП для бедных стран просто катастрофичен, он означал, что эти страны вообще не развивались, обеспечивая лишь поддержание весьма скудного капитала (дома, заводы) в своих странах. Это был полный тупик — они были бедны настолько, что средства на развитие тратить не могли, все шло на текущее потребление.

Мировая торговля строилась так: развитые страны захватывали своими товарами остальной мир — они имели положительные торговые балансы, а бедные страны — отрицательные. Развивающиеся страны имели небольшой, но тоже отрицательный торговый баланс. Впрочем, все торговые дисбалансы были невелики по сравнению с сегодняшними из-за привязки валютных курсов к золотому эквиваленту.

Тогда развитые страны стремились захватить рынки развивающихся стран и марксисты/социалисты всех мастей обвиняли их в торговой экспансии, империализме и торможении развития более слабых стран. А сейчас все прямо наоборот: имеет место торговая экспансия и «империализм» развивающихся стран, захватывающих рынки стран развитых при слабом сопротивлении последних.

Забавная метаморфоза, не правда ли?

Развитые страны уже в 1970-е демонстрировали намного более низкие темпы роста населения, но экономически они росли примерно вровень с основной массой развивающихся стран. При этом они имели даже большую долю инвестиций в ВВП (что естественно — для большего капитала нужны и большие поддерживающие инвестиции). Мир тогда выглядел стабильным, и, казалось, ничто не могло его поколебать.

Но, однако, это произошло. Ведь сейчас ситуация совершенно иная. Что изменило мир?

1. Развитые страны вдвое снизили темпы роста за счет снижения инвестиций и ухудшения торговых балансов. Они постепенно переходят к чистому потреблению, осуществляя почти только поддерживающие инвестиции (ремонт/замена существующего капитала).

2. Развивающиеся страны выстроили стратегию догоняющего роста, заметно увеличив инвестиции и добившись резко положительных торговых балансов за счет занижения курса национальных валют.

3. Даже бедные страны существенно изменили свою экономическую политику, почти вдвое увеличив долю инвестиций в ВВП и достигнув роста, отстающего от развивающихся стран, но все же вдвое выше, чем в богатых странах. Они вышли из тупика. Однако их позиция в мировой торговле заметно ухудшилась: дефициты торговых балансов стали резко отрицательными (до 10% ВВП, тогда как в 1970-х годах они не превышали 1—2%). Очевидно, что это влияние помощи со стороны развитых стран (в основном в долг).

Начались эти ключевые экономические изменения в мире как раз в начале 1970-х годов и были связаны с тремя принципиальными экономическими моментами:

1. Мир отказался от привязки валют к золоту (1971 год, ранее валюты привязывались к доллару, а доллар — к золоту) и перешел к системе плавающих валютных курсов. Свобода валютной политики резко повысилась.

2. Развитый мир получил мощный удар по торговым балансам в результате образования ОПЕК и скачка цен на нефть. А число богатых стран сразу выросло.

3. Опыт Японии, Южной Кореи и некоторых других стран Юго-Восточной Азии убедительно продемонстрировал возможности и преимущества новой модели догоняющего развития с ориентацией на инвестиции и экспорт. Вслед за ними устремились Китай и Индия. А в конце 1970-х — начале 1980-х годов мир увидел на примере Японии, как следование советам США по ревальвации национальной валюты погрузило эту страну в бесконечную череду кризисов и парализовало экономический рост.

То есть теперь стало окончательно понятно, что делать надо, а чего не стоит.

Все эти изменения произошли не по воле, а, скорее, вопреки сознательной воле развитых стран. Силой экономических законов. Ведь что такое вдвое заниженный курс валют развивающихся стран? Это вдвое более низкие цены на потребительские товары для развитых стран. Это весьма выгодно для богатого населения: если бы они производили эти товары внутри страны, они стоили бы вдвое дороже. Так сдерживается инфляция в богатых странах и растет потребление. Чего, собственно, и хочет население богатых стран и демократически избирает именно тех лидеров, которые обеспечивают это желание. Стратегически занижение курсов валют развивающихся стран выгодно населению стран развитых.

Впрочем, сознательно богатые страны предпринимают как раз обратные усилия — по повышению курсов валют развивающихся стран. Но это происходит активно только в последнее время из-за резко обострившейся проблемы с безработицей в богатых странах. Они теперь хотят перезапустить механизм экономического роста, чтобы сократить безработицу, и видят очевидное препятствие в завышенных курсах собственных валют. И поэтому добиваются ревальвации валют развивающихся стран, чтобы выровнять дисбаланс. Впрочем, они бы с удовольствием провели и девальвацию своих валют, да вот это не поможет: если китайский юань привязан к доллару, то он девальвируется вместе с ним и мало что изменится. Однако развивающиеся страны больше не следуют советам, даже весьма настоятельным, со стороны богатых, как это было в 1970—1980 годы. Особенно после прививки азиатского кризиса 1997 года. Они, уже разобравшись в своей экономической модели, идут своим путем.

И получают свои выгоды от заниженности курсов валют, и прежде всего это ускорение экономического роста и занятость для огромного населения этих стран. По поговорке: а Васька слушает, да ест.

Перспективы

Торможение экономического роста по мере роста богатства — не повод для пессимизма. Как раз наоборот. Ведь это означает выравнивание уровней экономического развития в мире.

Именно это ключевой момент мировой экономической динамики последних 40 лет. Раньше разрыв между тремя группами стран (бедные — развивающиеся — богатые) составлял пропорцию 1:12:25, а теперь — 1:6:36. Как видим, отсталость бедных стран за 40 лет даже увеличилась. Однако в последнее десятилетие темпы роста бедных стран выросли, прежде всего за счет скачка инвестиций (с 18% до 24%). Бедные страны уже бросились вдогонку. А вот развивающиеся страны уже существенно поправили свою позицию, сократив отставание от развитых стран вдвое — с 12 раз до «всего» 6.

Шестикратный разрыв между богатыми и развивающимися странами еще велик. При сохранении существующих темпов роста развивающиеся страны достигнут нынешнего уровня развитых через 20 с небольшим лет (и сократят разрыв с богатыми странами с шести до двух раз). А через 30 с небольшим лет текущий уровень потребления в этих странах сравняется.

Представьте себе, как изменится мир всего через 20—30 лет: еще при нашей жизни. 4/5 населения Земли будут жить с очень высоким и примерно равным уровнем потребления.

Выравнивание уровней развития стран — это очень хорошо, потому что не будет поводов для зависти и потому что люди, которым есть что терять, не хотят воевать за лозунги. Идеологическое противостояние будет остывать, а мировая культурная интеграция — нарастать. Впереди нас ждут не войны, а мир.

Арабские революции напомнили, какая эпоха на дворе: очередной великий мировой переворот, когда всюду все меняется. И тянется эта эпоха уже лет тридцать с лишним. О временах устойчивости, общепонятных правил и ясных представлений об окружающей действительности помнят только старожилы, да и то нетвердо. И уж точно никто не знает, когда этот всемирный беспорядок пойдет на убыль. Может, он даже еще и не дошел до верхней своей точки.

Оставим, в конце концов, Египет египтологам, а Ливию — авторам методичек о психических болезнях диктаторов.

То, что произошло и еще произойдет и там, и в прилегающих местностях, — это только скромная составная часть эпохи всемирных перемен, в которой мы с вами живем. Настолько долгой, что большинству кажется, будто другого способа жить и не бывает вовсе.

И в самом деле, отрезки времени, когда быт устойчив и подчинен правилам, обычно бывают короче тех, когда правил нет.

Последняя такая эпоха длилась всего четверть века — с начала 1950-х и до второй половины 1970-х. Она началась с того примерно момента, когда корейская война забуксовала и сделалось ясно, что сверхдержавы не станут затевать из-за нее еще одну мировую войну, а закончилась, когда равновесие этих двух сверхдержав пошло вразнос.

От этого послевоенного мира не все были в восторге, но большинство обитателей планеты приспособилось в нем жить и при том с годами жило все лучше и лучше.

Мир середины 70-х был примерно таким же, как мир начала 50-х, только гораздо более благоустроен. В политике американская и советская сверхдержавы разделили между собой почти все, а это значило, что революции и вообще большие перемены возможны только на периферии, вдали от хозяйских рук. В экономике царило бюрократическое кейнсианство (на Западе) и бюрократический социализм (на Востоке). А в быту рядового человека по обе стороны разделительного барьера неуклонно шла модернизация, как ни противно сегодня употреблять это слово.

После всех предшествующих катаклизмов жизнь в те годы стала понятна, предсказуема, а для многих и благополучна. Удивительно ли, что эти времена сейчас вспоминают почти как идиллию, а в Западной Европе и вовсе как потерянный рай?

«Славное тридцатилетие», — с ностальгической улыбкой говорят французы о 1945—1975 годах. А другой француз о другой эпохе стабильности выразился еще лучше: «Кто не жил до 1789 года, тот не знает сладости жизни». Вся умопомрачительная карьера князя Талейрана была связана как раз с той эрой великих перемен, что настала после 1789-го, однако вот грустил на досуге о безвозвратно ушедшем.

А его современник король Карл Х на склоне лет зафиксировал еще одну особенность, равномерно присущую всем эпохам грандиозных перемен: «С 1789 года всего два человека во Франции не изменили своих взглядов: я и маркиз Лафайет». Один остался суперконсерватором, второй — либералом, все остальные шли в ногу со временем. А среди нас-то сколько людей не изменили взглядов, допустим, с 1979 года? С 1989-го? С 1999-го? Но оставим за кадром индивидуальные душевные надрывы людей переходных эпох. Хватает и других вопросов.

Сравнивая с этой послевоенной эпохой мир последних десятилетий XIX века, видишь, что то был поистине другой мир. Несколько европейских великих держав, всласть навоевавшись, вроде бы поделили сферы и кое-как ладили. Сверх того, они, как тогда казалось, отучили собственные народы, а также и колонии бунтовать и решительно шли путем прогресса (слово «модернизация» тогда еще было не в ходу, но смысл, конечно, тот же).

Но вот где-то около 1900 года система пошла вразнос. Вновь возникающих проблем вдруг сделалось больше, чем решаемых. Сама мировая атмосфера накалялась на глазах и рождала кризисы то в одной точке, то в другой. Все это, заметим, нарастало задолго до 1914 года, который ошибочно считают началом совершенно новой эпохи. Как минимум за полтора десятка лет до этого Соединенные Штаты, как-то внезапно для всех став экономической сверхдержавой (ну прямо как сейчас Китай), стали претендовать на мировую политическую роль, но при этом сами еще для себя не решили, на какую именно.

Германия сделалась сверхдержавой военной и перманентно требовала, чтобы все теперь исходили из этого факта. Простонародье повсюду настаивало на росте своей доли в национальном богатстве и политической жизни. Верхушки в ответ на это принялись сооружать социальные государства, но делали это нервозно, путано и неумело, только накаляя атмосферу. Одна за другой революции сокрушали древние империи Востока: в 1908-м под давлением младотурецкой революции султан отказался от единоличной власти, восстановил конституцию и созвал парламент. В 1912-м синьхайская революция сбросила цинскую династию в Китае. В то же время начались революция и гражданская война в Мексике, по размаху напоминающие то, что вскоре случилось у нас.

Летом 1914-го кризисная волна накрыла наконец Европу, которая до тех пор просто умудрялась не замечать, что происходит вокруг. Первая и Вторая мировые войны были на самом деле одной войной, разделенной перемирием, в ходе которого участники продолжали борьбу между собой другими средствами. Прошедшие повсеместно революции и начало грандиозных тоталитарных экспериментов предвещали в 1920-е, что высшая точка мировых беспорядков еще далеко впереди.

Нынешний экономический кризис многое объяснил нам насчет того, чем на самом деле была Великая депрессия 30-х годов. Не вдаваясь в детали, скажем только о стараниях враждующих государств свести счеты через экономику, о противоречивости повсеместных попыток неопытной рукой регулировать финансы и торговлю и об отказе США, единственной державы, которой это было тогда по силам, взять на себя руководство мировой экономикой. Британия же вопреки своим сократившимся возможностям такое руководство пыталась осуществлять, только ухудшая мировую конъюнктуру.

Представьте себе целый коллектив игроков, большинство из которых зачем-то пытаются играть роли, которые им заведомо не по силам, — то ли из воспоминаний о славном прошлом, то ли из одержимости навязчивыми идеями. Ясно, что в конце концов игра закончится победой тех немногих, которые взяли на себя роли по плечу. К такой ситуации сводятся все главные события великого мирового кризиса первой половины ХХ века, который иссяк только тогда, когда статус двух сверхдержав был признан всеми остальными, а сами они освоились с этими обязанностями.

Для примера стоит еще раз упомянуть Британию, которая была формально победительницей, а фактически проигравшей в обеих мировых войнах. Но после первой она вела себя, исходя из официального результата войны, и едва не погибла как государство, а после второй признала себя политическим и экономическим вассалом Соединенных Штатов и этим обеспечила себе несколько десятилетий спокойной жизни.

В 1979-м Соединенные Штаты с позором потеряли главного своего друга на Среднем Востоке — Иран. Тамошнего просвещенного деспота и модернизатора — шаха — свергла революция, одна из крупнейших народных революций ХХ века и самая мощная за 30 лет, прошедших к тому времени после китайской. Красноречивый тогдашний президент Джимми Картер (весьма, кстати, похожий на сегодняшнего Обаму) только метался и растерянно разглагольствовал, но даже и человек с крепкой рукой вряд ли смог бы тогда что-то предпринять: у Америки уже не было моральной силы пойти против целого народа, хотя бы и охваченного тоталитарной утопией. Пожар загорелся и полыхает там до сих пор.

А в том же самом конце 70-х наши кремлевские геронтократы надумали вдруг расширить имперские владения. Причем на всех континентах разом: в Никарагуа, в Эфиопии, в Мозамбике, в Анголе (куда послали кубинцев), в Юго-Восточной Азии (где поддержали попытки Вьетнама завоевать прилегающие к нему страны) и — самое убийственное — в Афганистане. Дела в державе и так шли под уклон, раскачивать ее не было ни малейшего резона, а дряхлость правителей, казалось бы, способствовала миролюбию. Но вот влезли в войну. Видимо, это был рок.

И тогда же, по какому-то случайному или неслучайному совпадению, и у нас, и на Западе вдруг всем стало ясно, что наш социализм и их кейнсианство свое отработали. Примерно как лекарство, которое сначала лечит, потом перестает помогать даже и в растущих дозах, а затем уже и само превращается в часть болезни.

У нас стал неизбежен крах социалистического хозяйствования. А на Западе временно победил рейгановско-тэтчеровский неолиберализм, который принес убедительные экономические результаты, но зато разрушил социальное согласие, расколол народы и, в свою очередь, увеличил сумму мировой нестабильности. Поэтому шаг за шагом был превращен в собственную противоположность — в механизм искусственного подхлестывания экономики, разрушения денежных систем, а в итоге — в мотор экономического кризиса. Но это преображение завершилось позже, где-то к концу 90-х, а в 80-е годы советской системе приходилось признать свои провалы на всех направлениях. Она вошла в такую фазу, когда уже любые действия по ее спасению только приближали ее конец.

Если бы не воинственность конца 70-х и не попытки реформировать нереформируемое конца 80-х, то наша империя по инерции еще продержалась бы какое-то время. Но потом все равно бы рухнула, причем вряд ли это могло обойтись без большой крови. Однако в лукавой атмосфере перестройки и постперестройки мирное отпадение восточноевропейских сателлитов, а потом и почти мирный распад СССР, а также всеобщий поворот к строительству капитализма создали иллюзию, что это не очередная волна мирового кризиса, а некие ворота в мировую гармонию.

Именно тогда, на рубеже 1990-х, американский философ и чиновник Френсис Фукуяма выдвинул свой легендарный тезис о «конце истории», о полной и окончательной победе либерализма в мировом масштабе. Если интеллектуал — человек неосведомленный и лишенный кругозора, он может иногда выдать поразительную мысль, которая людям грамотным просто не придет в голову. «Конец истории» — это наилучшая возможная формула, в которой сконцентрировался весь самообман, все непонимание того, что на самом деле происходило в мире конца ХХ — начала ХХI века.

Мир двух сверхдержав рухнул, и большую часть 90-х годов Соединенные Штаты тешились мифом, будто они единственная и чуть ли не постоянно действующая сверхдержава. Мимолетный расклад сил был принят за нечто вечное. Настоящих раздумий не рождал тогда даже очевидный уже подъем Китая, который, кстати, именно в том же многократно упомянутом 1978-м (решением так называемого III пленума ЦК XI созыва) начал строительство современного государства и к началу ХХI века был уже третьей экономикой мира.

Западные страны и особенно Соединенные Штаты именно тогда начали закладывать фундамент собственного упадка — потреблять больше, чем производить. Симптомы экономического ослабления стали очевидны уже к 2000 году, но их залили деньгами и после этого заливали раз за разом, пока вся система не посыпалась три года назад. Часть этих денег утекала на сырьевые рынки, поднимая нефтяные цены, раздувая доходы нефтеторгующих государств и тем самым экспортируя иллюзии благополучия и роста уже и в нашу страну. Нам достался кусочек их мифа, за который вместе с ними теперь и расплачиваться.

А новая волна мирового кризиса, поднявшаяся 11 сентября, и последующий поход возмездия на Средний Восток обнажили стандартное противоречие, обязательно возникающее в каждую эпоху, когда рассыпается старый мировой расклад. Америка захотела (и, кстати, смогла) продемонстрировать мощь сверхдержавы, но не смогла и даже не захотела заплатить за это ту цену, которую такая политика подразумевает.

Отчаянные и фальшивые попытки избежать материальных жертв и даже вопреки военным усилиям еще и поднять жизненный уровень в США только приблизили и усилили очередную кризисную волну — хозяйственный спад в Америке, а попутно и в Европе (но не в Китае и не в других странах, защитивших себя от воздействия американских экономических импровизаций). Сейчас спад якобы остановлен. А на самом деле просто отложен. Поскольку оздоровление экономик, приносимое обычно рецессией, было, насколько удалось, блокировано западными «антикризисными программами», особенно обамовской, самой расточительной из всех.

А сейчас накатывает уже следующая волна мирового беспорядка — арабские мятежи. Сама мировая атмосфера производит сейчас никем не предвиденные события. Деньги, изготавливаемые Федеральной резервной системой, выливаются на мировые рынки. Продовольствие дорожает, и это становится вдруг спусковым крючком для бунтов, сметающих заскорузлые режимы, которые, конечно, неизбежно должны были в конце концов полететь, но никто не знал, когда, в каком порядке и с какими последствиями.

И ведь никто в мире понятия не имеет, кто станет следующим, включая даже успешных, процветающих и победно шествующих китайских начальников: если так нервничают, значит, есть причины и у них.

В этой всепланетной свалке гарантий успешного выступления нет ни у кого, но больше шансов все-таки у тех, кто лучше прочих знает, куда идет, и правильно соразмеряет цели с возможностями. Даже самые горячие сторонники наших вождей согласятся, что этими качествами они не сильны.

Классический мыльный пузырь на рынке жилой недвижимости США действительно был. За 90-е годы объемы продаж новых домов выросли вдвое, а цены (я буду использовать медианную цену – цену массовых продаж без учета элитной и дешевой недвижимости) выросли в 1,4 раза. Пока все в рамках сложившихся тенденций, и ничто не предвещает «пузыря»: объемы продаж в пределах исторических максимумов, а цены в пределах инфляции (обогнав ее всего на 6%).

Чем-то выходящим за пределы стандартных тенденций рынок жилья стал только в первой половине нулевых годов. Он резко ускорился и достиг показателей роста 90-х годов уже за 5 лет. Объемы продаж нового жилья превысили исторические максимумы в полтора раза, а цены на жилье резко – на треть – опередили инфляцию. Собственно, это и есть параметры «пузыря недвижимости». Очевидно, что сам по себе жилищный кризис невелик, и «пузырь» совсем мал. В другое время рынок просто показал бы «полку» – задержался бы на год-другой для коррекции и продолжил рост. Но тут все пошло не так. По многим причинам.

В этом месте обычно вспоминают о так называемых «сабпрайм-кредитах» – кредитах «плохим» заемщикам (без кредитной истории и/или подтвержденных доходов). Но на самом деле это ложный путь. Доля сабпрайма не превышала 15% общей задолженности американских домохозяйств, и далеко не все из них были безнадежными кредитами. Главное в другом — в спекулятивном нарастании спроса на жилье в нулевые годы.

Рост цен, заметно опережающий инфляцию (в разы в ряде городов и штатов) привел к формированию искусственного спроса на жилье. Так, в 2005–2006 годах до 40% всех покупок составили покупки инвестиционные или второго жилья («вокейшн хауз», для отдыха).

Финансировалось это несколькими путями.
– Жилищный бум был бы невозможен без политики «дешевых денег» – низкой процентной ставки, сделавшей кредиты доступными, как никогда за предшествующие 40 лет. Конечно, низкий процент ФРС устанавливала для стимулирования не рынка жилья, а всей экономики. Что ей успешно удалось: больше полутора десятков лет, все 90-е и первая половина нулевых, прошли без кризисного спада, рецессия 2000 выразилась всего лишь в замедлении роста ВВП. Динамика на рынке жилья лишь отдаленное последствие макроэкономической политики.

– Вторичная ипотека – получение второго кредита под существующий дом. Т.к. цены на него выросли, то образовалось заметное превышение стоимости дома над первичным взятым под него ипотечным кредитом. На эту разницу выдавался вторичный кредит.

– Широкое распространение ипотечных кредитов без начального взноса или со взносом в 5%. Более того, распространились схемы с резким уменьшением выплат процентов и без выплаты основной суммы в первые пару лет владения домом (как раз для спекулятивного заработка). А если ты был готов платить 20% первоначального взноса — никто уже не смотрел в твои документы, подтверждающие доходы, ты мог рисовать там все что хотел. На этом фоне вверх пошли и сабпрайм-кредиты (без проверки доходов либо с резко снизившимися требованиями к заемщикам).

– В штатах с быстрым ростом цен началась настоящая вакханалия: взяв вторичный кредит под свой подорожавший дом, люди покупали 2–3 новых инвестиционных дома. Через пару лет брали кредиты под них и новый вторичный кредит — и покупали еще 3–4 инвестиционных дома и т.д. Некоторые частные инвесторы за 5 лет успели обзавестись десятками домов.

Ипотечный кредит (закладная) — штука индивидуальная. Его не продашь просто так. Но можно переуступить права на него некоему агенту. Этот агент собирает в пул однородные кредиты. И далее либо выпускает под них свои собственные облигации, либо превращает сами пулы кредитов в ценную бумагу (для чего структурирует их определенным образом: устанавливая доли прайма (первоклассные заемщики), сабпрайма и промежуточных кредитов и очередность прав на возврат средств при проблемах). В результате, добавляя немного сабпрайма к прайму, агент не сильно увеличивает риски, но заметно повышает доходность. После чего приходит новый агент и структурирует уже эти структурированные бумаги, а потом бывает и третий уровень структурирования и т. д. В результате конечный покупатель вообще не понимает, что за бумагу он покупает, просто при высоких рейтингах надежности он получает высокодоходную бумагу. Больше о ней ничего сказать было нельзя.

Структурированные ипотечные бумаги в середине нулевых годов очень понравились рынку. К покупке ипотечных ценных бумаг (ИЦБ) подключились институциональные инвесторы (пенсионные, страховые, университетские и т. п. фонды), европейские комбанки, суверенные фонды. Даже наш Банк России влез в них по самые уши, проинвестировав туда десятки миллиардов долларов золотовалютных резервов...

С распространением этих структурированных бумаг именно сабпрайм-кредиты вдруг оказались в дефиците – их стало нужно больше, что и подтолкнуло банки к снижению требований к заемщикам. При этом банк немедленно переуступает права на сабпрайм-кредиты агенту и ликвидирует свои риски. Именно в этом секрет резкого скачка сабпрайм-кредитования в середине нулевых.

Но в конечном счете банки и различные фонды, которыми они владеют, тоже накупили столь выгодных ИЦБ на рынке. Избавившись от рисков сабпрайм-кредитов, они снова приняли их на свой баланс, поверив искусственному рынку, который сами и создали.

Ведь понятно, что риск сабпрайм-кредитования с выпуском ИЦБ никуда не исчез: он размазался тонким слоем по всей финансовой системе, частично его приняли на себя иностранцы и даже наш ЦБР. Но, где тонко, там и рвется. Малейшее дуновение ветерка может вызвать падение доверия к системе и обрушение ее целиком. Финансовая система становится слишком хрупкой – и только вопрос времени, когда ее что-то случайное заденет и она рассыплется в соответствии с «эффектом домино» Так и произошло в 2008 году.

К этому моменту 2/3 ипотечных кредитов ушли с балансов банков и превратились в ипотечные облигации и структурированные ценные бумаги. Но уже в кризисном 2008 году выпуск ипотечных ценных бумаг упал почти на порядок. Эра ИЦБ, так бурно расцветшая за 3 года, закатилась.

Всего в мире оборот внебиржевого рынка производных бумаг (деривативов) составил $684 трлн (июнь 2008). Это превышает десять годовых ВВП всего мира!

В США примерно та же пропорция: месячный оборот этого рынка равен годовому ВВП страны. Перед кризисом всего за 2,5 года этот рынок вырос вдвое.

70% оборота мирового рынка деривативов приходится на страхование процентных ставок. И еще по 10% на страхование курсов валют и CDS (страхование фирм или государств от дефолта). Это рынки, которые страхуют краткосрочные переливы капиталов, прежде всего между самими развитыми странами – США/Европа/Япония, и в значительно меньшей степени переливы капитала в развивающиеся страны. Именно благодаря этим трем рынкам краткосрочные капиталы в нулевые годы легко преодолевают суверенные границы государств, почти не замечая их и распределяя, «размазывая» риски (процентные, валютные, дефолтов и др.) по всей финансовой системе мира.

Мировым центром деривативов являются вовсе не США, а Великобритания, Лондон (почти половина оборота мирового рынка). Работа через фунт стерлингов позволяет легче страховать риски доллара/евро/иены.

К счастью, подавляющее большинство производных (на процентные ставки, валютные курсы) выпущено по принципу игры с нулевой суммой, т. е. количество проданных бумаг равно количеству купленных. И они таким образом взаимоуничтожаются, оставляя после себя только финансовые расчеты — чьи-то прибыли и убытки. Которые в сумме дают ноль. И они совершенно не предполагают каких-либо поставок «базового актива» (процентную ставку нельзя «поставить»), формально оторваны от него.

Однако фактически именно эти рынки во многом определяют стоимость страхуемого актива. Так, падение доллара в нулевые годы было вызвано переливом кредитов, бравшихся в Японии в иенах по низкой ставке, и перемещением их в доллары и в США, где ставка выше. На десятки триллионов долларов. А рост доллара во второй половине 2008-го обусловлен обратным перетоком – в связи с резким падением процентной ставки ФРС.

Часть рынков, однако, носит совсем другой характер. Страхование рисков дефолта и ипотечные ценные бумаги как раз яркие примеры таких рынков, которые и лопнули во время мирового финансового кризиса конца 2008 года.

На фоне мирового рынка производных бумаг ипотечные бумаги — это лилипут, так, несколько процентов. А проблему сабпрайм-кредитов вообще различить можно только в лупу (десятые доли процента).

Весь биржевой рынок выглядит весьма скромно — всего 1/10 от внебиржевого рынка деривативов. Около половины его — фондовый рынок (акции, облигации, деривативы на них).

Это тормозит мировой экономический рост, переводя его лишь в структурные изменения (выравнивание). Что подтверждает гипотезу завершения периода мирового экономического роста («экономического перехода»), которую я высказывал в своих статьях ранее.

Динамика сырьевых фьючерсов стала всерьез тревожить мировых лидеров. Цены на нефть в развитых странах почти сразу переливаются в цены на бензин и отопление домов. И скачки здесь очень нервируют население. Резко выросшие мировые цены на продовольствие начинают всерьез давить на потребительские цены в магазинах. Роль именно финансовых спекуляций (с помощью деривативов) в росте цен на продовольствие уже очевидна для всех.

Замедление экономического роста (а значит, рост безработицы) и инфляционное давление как следствие развития рынка деривативов всерьез тревожат «золотой миллиард» населения развитых стран. Мировые политики должны что-то отвечать своим избирателям.

Есть три очевидных и простых способа решения проблемы рынка деривативов, направленные на ужесточение его регулирования.

– Запрет или сильное ограничение участия на рынке «беспоставочных» деривативов (т. е. именно на спекулятивном финансовом рынке) динозавров финансового рынка — институциональных инвесторов, суверенных фондов и т. д.
– Новые нормы регулирования для коммерческих банков, ограничивающие их участие в рынке деривативов вообще.
– Ограничения на перемещение краткосрочных капиталов между странами — налоговые и законодательные.

Пока этого не произойдет, финансовый спекулятивный капитал будет продолжать определять цены на мировых сырьевых и фондовых рынках, хвост будет продолжать вилять собакой.

Однако очевидно, что такого рода меры всерьез снизят доходность финансового сектора экономики – для их введения политикам предстоит преодолеть яростное сопротивление наиболее богатых и влиятельных владельцев капитала. Сопротивление профессионалов рынка против дилетантов (политиков).

Сопротивление, выражающееся не только в цивилизованном лоббировании своих интересов, но и в открытом шантаже путем провоцирования новых финансовых кризисов. Сопротивление, которое политически выглядит как защита традиционной либеральной идеологии против стремления политиков к большему социализму.

Франция и Германия ведут секретные переговоры о реорганизации еврозоны. Экс-президент США Билл Клинтон заявляет, что вполне нормально, если президенты идут на третий срок, если только не подряд. Казавшихся вечными (то есть пожизненными) лидеров Египта, Ливии, Туниса свергли в считанные месяцы. Набирает популярность совершенно бессмысленное, но точно улавливающее нерв эпохи движение «Оккупируй Уолл-Стрит». Ощущение нарастающего хаоса в мире в последние два десятилетия неуклонно растет. Оно не обманчиво: действительно рушатся основы.

История опять сделала нам красиво. Еврозону (а возможно, и весь Евросоюз, самый амбициозный «глобалистский» интеграционный проект после Второй мировой войны) разрушают Греция с Италией. Это страны, которые наследуют ключевым родоначальникам нынешнего миропорядка. Античная Греция породила содержание этого миропорядка, базовые ценности, прежде всего культурные. Древний Рим дал форму, империю. Хотя с тех пор появились две великие мировые религии — христианство и магометанство, движение мира вперед обеспечивали античные ценности демократии (агора) и конкуренции (ее самое вульгарное проявление — обычай сбрасывать в пропасть слабых мальчиков в древней Спарте). Кроме того, практически всегда со времен Первого Рима во все эпохи находились альфа-самцы мировой политики, доминирующие империи, государства — хозяева мира.

Теперь все более явно проявляет себя кризис несоответствия образа жизни человечества, политических институтов и доминирующих идей объективной реальности.

Видимо, мы присутствуеь при конце века капитализма и века социализма, а также века отдельных цивилизаций, основанных на локальных религиозных ценностях.

Похоже, истекает срок годности экономики, основанной на постоянном росте потребления как главной видимой цели развития человечества. Экономика потребительской цивилизации создала проблему жизни в неоплатный вечный кредит (когда люди и компании берут новые кредиты, чтобы отдавать прошлые) и глобальных финансовых пирамид, куда более масштабных, чем пирамиды египетские. При этом провалились и попытки силой не допустить массы людей к благам этой потребительской цивилизации: порожденные такими попытками тоталитарные и авторитарные изоляционистские режимы оказались еще менее прочными и дееспособными, чем погрязшие в долгах демократические государства. Не говоря уже об их вопиющей бесчеловечности.

Мы по-прежнему реагируем на эти события ситуативно, в режиме пожарной команды. Но, видимо, настает пора поднимать голову, не зацикливаться только на решении тактических неотложных проблем вроде долгового кризиса ЕС, пытаться вырабатывать реальную стратегию и идеологию глобального мира, идеологию неоглобализма. Это могут делать и лидеры всяких G8 и G20, и международные организации, и ученые. Потому что технологически мы уже живем в этом новом, не до конца понятном глобальном мире, а ментально — нет.

Отставание понимания жизни и принципов устройства человеческих сообществ от технологических возможностей становится критическим. Да еще и усугубляется критическим сокращением природных ресурсов, необходимых для выживания человечества. При нынешних раскладах голод, бедность и, в конце концов, энтропия человечества будут только нарастать.

Вряд ли экономический рост и конкуренция могут быть безоговорочными признаками нормального развития в этом новом мире, равно как, например, отстаивание любой ценой государственного суверенитета, узких национальных или религиозных ценностей. Скорее, речь идет об экуменизме в религиозной сфере, преодолении животной конкуренции за счет сотрудничества в сфере политической и макроэкономической, попытках формировать надгосударственные механизмы реального регулирования глобальных экономических процессов. Создание того самого мирового правительства, разговор о котором еще и сейчас может считаться признаком душевного нездоровья говорящего, на самом деле становится все более актуальной задачей. События последнего десятилетия показали, что в современном глобальном мире нет локальной неуязвимости, «островков стабильности» и «тихих гаваней». Создав общечеловеческие транснациональные технологии, информационные системы, оружие, способное уничтожить нас всех практически одномоментно, мы оказались в одном Ноевом ковчеге или «Титанике» — в зависимости от исхода плавания.